Цирк - Анастасия Антоновна Носова Страница 19

– Он работал в цирке сначала простым зазывалой, – подхватила Арина Петровна, и голос ее был тихим, звучал издалека, вскрывал запечатанные пакеты с прошлым, как мама каждую весну – пакеты с летними вещами, буднично и с ощущением, что время пришло. – Я тем летом в городе училась, в Саратове. Через площадь, где цирк, часто ходила – сессия, подружки, гуляли много, учились много, спали мало, и мозгов тоже было – маловато… Цирковые весь июнь в Саратове работали. Он все время за мной со своим громкоговорителем таскался, прямо в ухо орал, дурачок. Вот и закрутилось. Мои родители его приняли. Тоже немец был по крови, наш же, что может случиться, если наш? Через две недели он уехал – дальше гастролировать. Переписывались. Через год цирк снова у нас стоял – поженились. Мне казалось, все как у всех будет, как у нормальных людей, что он осядет, бросит это все, а он разрывался – между мной и цирком. Клоуном стал. Репризы такие показывал, у самого Карандаша совета как-то раз спрашивал, и у Никулина тоже. – Арина Петровна впервые о ком-то говорила с гордостью. – Лето стояло жаркое, я выучилась, выпустилась, вернулась в Камышин, в местной школе детишек учила. Помнишь, Элка?

Элла хмыкнула и потянулась за третьей картой.

– Влюбленные… – бормотала Элла.

Темень заливала двор, шла на село ночь, а в полумраке кухни тети Эллы раскрывалось прошлое семьи Петровых, о котором Оле никто никогда не рассказывал. Элла сдвигала половину колоды, Оля выбирала карту, и на обороте всегда оказывалась нужная для рассказа о бабушке и дедушке картинка.

– Вот эти двое так и начинали. Действительно влюбились. Не знали, что любовь эта только в Раю хороша. Тут Адам и Ева потому нарисованы, что истины в такой райской любви на Земле не видно.

– Он у нас в доме в Камышине оставался, – вспоминала Арина Петровна, – если выходной давали, когда они в Саратове работали. В фургон только на репетиции и шоу возвращался. Я приютила его, пригрела же! Один раз проснулась, а его нет. Они утром сниматься должны были, уезжать в Самару – тур был по Поволжью. Я кинулась с первой электричкой в город, на площадь, а они укатили уже, до сих пор помню сено это по заднему двору цирка раскиданное, обрывки цветных тряпок, летнюю пыль и следы шин на песке. Потом узнала, что у него там, в цирке его, нашлась одна… – Тетя Элла незаметно толкнула сестру под столом, и Арина Петровна запнулась, опомнилась.

Оля смотрела на карту: ни Адам, ни Ева на грустного клоуна и Арину Петровну не были похожи.

Элла усмехнулась:

– Только твой дед яблоки не ел. Не любил яблоки.

Следующей оказалась карта «Башня». Рука Эллы дрогнула: огонь и камень на карте складывались в картинку горящей башни, из окон которой летели в пропасть мужчина и женщина.

– Так они и расстались. Разрушено было все, он уехал, не сказав ничего твоей бабушке, не оставив записки. Но и она выходила за Шута, который ни дня не провел на одном месте и которому, – Элла кивнула на карту, – как я уже сказала, была нужна верная собака. Она не могла не знать, что однажды этой башне, которую они строили вместе, придет конец. Они строили ее, не заложив фундамента.

– И он больше не приезжал? – спросила Оля.

Элла покачала головой:

– Твоя мама росла без него.

Оля посмотрела на карту с Адамом и Евой, а затем еще раз на карту с башней. Ей показалось, что на второй карте – тоже Адам и Ева, только постаревшие и лишенные всякой надежды.

– Письма он Арине писал, фотографии присылал, деньгами помогал. Самого его мы больше никогда и не видели. И все фотографии, что сохранились, она мне оставила, чтобы душу не бередить. Через восемь месяцев родилась твоя мама… Твой дед он – и все тут, точка. Какой есть. Другого не дано.

– Один раз все-таки приезжал, Элла, – Арина Петровна вздохнула. – Я вышла из дома, а на крыльце, на перилах, повязан шарф – зеленый, импортный, не наш точно. Я подумала почему-то, что это он привез, только зайти не смог.

– Где он сейчас? – Оля не сразу задала свой вопрос.

В ковровом царстве тети Эллы какое-то время стояла тишина, мягкая и тугая, ее не хотелось нарушать, но Оля решилась.

– Шарф? – переспросила Арина Петровна. – Ты его носишь, Оля.

– Да не шарф, ба!

Тетя Элла посмотрела на Арину Петровну, та кивнула, и тогда тетя выложила на стол четвертую карту: скелет в рыцарских доспехах ехал на коне навстречу напуганным людям.

– Его здесь нет, Оленька. – Арина Петровна посмотрела на внучку. – Его давно с нами нет.

Элла выложила на стол пятую карту.

– Двойка пентаклей, – пожала Элла плечами. – Смерть – это не завершение жизни, Оля. Это только начало нового. Поэтому твой дедушка все еще с нами.

На карте с римской цифрой «II» и надписью «Двойка пентаклей» жонглер держал в руках по мячу, и лента тянулась от одного мяча к другому, завязывалась в бант, в знак бесконечности, и сулила мячам в руках мальчишки вечный танец.

Оля пристально вгляделась в фотографию дедушки еще раз и положила ее на стол – рядом с «Шутом». Она запомнила дедушкин берет и разной длины полосатые чулки, и портрет, который висел за дедушкиной спиной (если присмотреться – свадебный, их с бабушкой портрет), и глаза, которые были грустными от природы и становились еще грустнее от грима. У самой Оли всегда были такие же грустные глаза.

Глава 13

Граница

Февраль 1994 года

Самарская область, Пестравский район, село Марьевка

Огарев слышал от отца, что такое случается. Темнота выходит из себя, ставит барьер, и вот – твоей реальности уже нет вокруг тебя, а есть – чужая. «Это значит, – говорил ему отец, – ты уже очень долго идешь не в том направлении. И если тебя темнота спасать не станет, то себя спасет обязательно».

Фургон на колесах, в котором ехал Огарев, проезжал один и тот же поселок уже в пятый раз. Если бы он распахнул дверь на ходу, то увидел бы, что прицеп едет сам по себе и отрезок дороги, который проезжает Огарев, заканчивается вместе с поселком, а потом начинается снова. Темнота создала петлю, вырвала фургон Огарева из стройной шеренги и оставила на границе с Самарской областью – в Марьевке. Огарев не мог остановить фургон,