Андрей Посняков - Семейное дело Страница 2

– А ну, хватит нечистую поминать, кому сказано! – подходя к ограде, злым шёпотом предупредил Игнат. – Накличешь ещё, дурень. Ну? Чего хмыкашь-то?

– Да не хмыкаю я, дядько Игнат. Колокольчики вспомнил.

– Какие ещё, к ляду, колокольчики? – Угрюмый сплюнул. – Не, ты слыхал, Хаснатый? Вот дурень. Вот дурень-то! Ох, чувствую, зря мы его с собой взяли – управились бы и вдвоём.

– Ничего, Игнате. Нож да обрез лишними никогда не бывают. Да и силёнкою Гуняву нашего Господь не обидел… не знаю, как там чем другим. – Хитрован покосился на спутника. – Так ты к чему колокольчик-то вспомнил, паря?

– К богатству! – ответил тот.

– К чему-у?!

– Колокольчики-то не простые – серебряные, – громким шёпотом объяснил Гунявый. – Я, как со двора уходил, сам слыхал, как старая графиня молодой про них говорила. Ещё подумал – антиресно, сколь в них серебра-то?

– Сыщем, не боись! – Хлопнув парня по плечу, Хаснатый негромко рассмеялся. – И колокольчики сыщем, и всё серебро заберём! Чую – удача ныне с нами!

Осторожно пробравшись задним двором, за сараями и каретной, налётчики замерли возле окна. С минуту прислушивались, вертели головами, а потом Игнат, вытащив нож, в два счёта выставил из пазов раму.

– Х-хэк! Всего-то и делов. А ну, подмогните-ка!

Раму осторожно поставили наземь, в траву. Образовавшийся проём глядел на пришельцев недобро, отпугивая мёртвой глухой тишиной и мраком.

– Темновато чегой-то. – Гунявый сглотнул. – Совсем темновато…

– Ты, паря, про фонарь забыл.

– Ах да, фонарь! Не пора ль вжечь?

– Не пора! Сперва залезем. – Потрогав рукоятку сунутого за пояс нагана, Игнат размашисто перекрестился и поплевал на руки: – Первым пойду, а вы покуда здеся… Огляжусь – свистну.

– С Богом, Игнат!

Хмыкнув, мужик ловко забрался на подоконник и…

И вдруг весь проём окна, шипя, окутала пелена жаркого тумана! Да что там жаркого – горячущего! Горячущего и резкого, как будто трубу в паровозе сорвало. Как будто…

– Кипято-ок! – заорал ошпаренный налётчик, выпадая обратно во двор. – Кипято-ок. Ох, ошпарили, суки‑и-и‑и! Сварили, сварили, у‑у‑у… Больно!!!

Выхватив револьвер, Хаснатый сделал несколько выстрелов в темноту людской. Стрелял наугад, поскольку никого там видно не было, одна тьма, и не попал, наверное, поскольку никаких звуков, кроме выстрелов да шипящего пара, не последовало. Игнат тоже больше не орал, только постанывал да матерился. Сильно пахло ошпаренным деревом, как бывает, когда в пьяном угаре опрокинут на пол кипящий самовар.

– Ах вы, суки! Гляньте-ка, там, наверху, баба!

– Графиня! Ага!

Хаснатый тут же пальнул, но не попал, лишь осколки стекла разлетелись со звоном. А хозяйка усадьбы, не обратив внимания на стрельбу, распахнула настежь окно и вытянула руки, будто собралась броситься злодею на шею, обнять, как обнимают внезапно вернувшегося с войны близкого родственника – здорового, живого…

– Сука!

Хаснатый собрался выстрелить снова, но из пальцев графини вдруг вырвался поток жёлтого пламени, нестерпимо яркого в ночной тьме, ударил Хаснатого в грудь, и налётчик тут же вспыхнул факелом, выронил оружие и, заорав от нестерпимой боли, принялся кататься по траве, пытаясь сбить смертельные объятия огня.

Гунявый опасливо попятился, забыв и про обрез, и про нож. Какой там обрез, когда тут – тако-ое!

«Нечистая! Как есть – нечистая!»

Гунявый ждал смерти, но графиня его не тронула. Пробормотала что-то неразборчиво, взмахнула рукой, как делал когда-то давно ярмарочный фокусник, и… И настоящий ураган завертелся под окнами усадьбы, как раз в том месте. Мощный всесокрушающий смерч, какой раньше Гунявый видал только на картинке в мартовском номере журнала «Вокруг Света» за тысяча девятьсот двенадцатый год! Журнал тот он выпросил как-то у заезжего охотника на пыжи, читать не читал – не шибко-то был грамотен, – а картинки рассматривал и даже подпись попросил сельского писаря грамотея прочесть: «Торнадо в Северо-Американском штате Техас». И вот здесь, во дворе графской усадьбы, именно это сейчас и было – торнадо!

Исполинской силы вихрь подхватил налётчиков, поднял в воздух, закружил, словно осенние листья, и понёс куда-то далеко-далеко… Впрочем, не дальше Тёмного озера, куда – прямо в воду – и сверзились все трое.

А выплыл потом один – Гунявый.

Пожалела его ведьма, не сгубила…

– Так вот ты какое, бесплатное муниципальное жильё для молодого специалиста… – Лера ещё раз проверила правильность адреса, убедилась, что напечатанные в ордере название улицы и номер полностью совпадают с содержимым ржавой таблички на углу дома, вздохнула, вернула документы в сумочку, медленно въехала в ворота, сняла мотоциклетный шлем и прищурилась: – Нет, я понимаю, что бесплатно полагается только сыр в мышеловке, но это… это…

Подходящее сравнение пришло на ум секунд через пять.

– Это ведь уже съеденный сыр! И переработанный.

Однако оценить её остроумие никто не смог – во дворе старого строения девушка была совершенно одна.

– И, возможно, не один раз переработанный!

Лера ещё раз вздохнула, поморщилась, перевела взгляд на кривую берёзу, зачем-то выросшую слева от дверей подъезда, и неожиданно подмигнула ей:

– Что скажешь?

Берёза прошелестела листьями невнятный ответ и застеснялась. Судя по всему, ей впервые предложили принять участие в дискуссии о достоинствах здания, и слов элементарно не нашлось. Впрочем… Какие уж тут слова…

Старый четырёхэтажный дом, с горбатой крышей и чёрными проёмами окон, чем-то походил на гроб или на выбросившегося на берег кашалота. Или на выбросившегося на берег кашалота в гробу. Казалось, что угрожающе нависающее над узеньким двориком здание готовится рухнуть на него, заполнив гнилыми обломками, и лишь выбирало подходящий момент, чтобы обеспечить как можно больше жертв и разрушений.

Дом выглядел опасным, тревожный шелест кривой берёзы лишь подтверждал это ощущение, но деваться было некуда – ордер предписывал селиться, и девушка нехотя слезла с ярко-розового скутера.

– Home, sweet home… чтоб тебя… Посмотрим, каков ты изнутри…

Как выяснилось – не лучше, чем снаружи.

Поднявшись по скрипучей лестнице на второй этаж, Лера безрадостно взглянула на грязную пластмассовую табличку с номером квартиры, на всякий случай постучала в обитую рваной клеёнкой дверь, ответа, ожидаемо, не дождалась, вытащила из сумочки выданные городской администрацией ключи, и…

Что-то прошмыгнуло под ногами. Крыса?

Маленькое, тёмное, подвижное… В меру дерзкое.

Девушка отпрыгнула от двери, постояла немного, успокаиваясь и пытаясь разглядеть, куда именно отправился шустрый зверёк, затем торопливо открыла квартиру – замки, как ни странно, оказались новыми, – прошла внутрь и щёлкнула выключателем.

В коридоре ничего не изменилось.

– Жильцы забрали с собой люстру? – криво усмехнулась Лера.

Но через секунду ей в голову пришло другое объяснение.

Девушка осторожно вышла в коридор, добралась до распределительного щитка, закрытого не замочком, а всего лишь небрежно стянутой проволочкой, и включила автомат.

В квартире тускло вспыхнула висящая на голом проводе лампочка. Сорокаваттная. Пыльная.

– А жизнь-то налаживается, – с иронией произнесла Лера, вернувшись в квартиру.

И, не удержавшись, бросила взгляд на своё отражение, появившееся в потемневшем от старости зеркале древней прихожей.

С удовольствием посмотрела.

В меру высокая, но не длинная, стройная, но не тощая, соразмерная, красивая… Никаких сомнений – красивая. Глазастая и улыбчивая обладательница прелестных ямочек на щеках и роскошной гривы чёрных, как смоль, волос, Валерия Викторовна Кудрявцева привлекала внимание всюду, где появлялась, а очевидная примесь восточной крови добавляла девушке пьянящего, нездешнего шарма.

Улыбнувшись и чихнув от поднятой пыли, Лера протиснулась мимо выставленного в коридор шкафа, выглядевшего настолько ветхим, что прикоснись – развалится, третьим и последним ключом со связки отперла дверь в комнату, но сразу её не открыла, постояла, словно пытаясь представить, что её ждёт впереди, пробормотала:

– Надеюсь, уборка займёт не больше недели…

И лишь после этого распахнула скрипучую дверь.

Комната оказалась непомерно узкой, походящей на пенал и навевающей мысли о раскольниковских стенах, что «души и ум теснят». Потрескавшийся линолеум на полу, возможно, ветеран линолеумной промышленности, первый рулон, сошедший со стропил линолеумной фабрики… или откуда они там выкатываются? В общем, старый. На стенах – его ровесники-обои, выцветшие до полной блеклости, украшенные кое-где подозрительными потёками. Слева – продавленный диван, щедро оставленный предыдущими жильцами, в связи с полной своей никчёмностью, рядом с ним – кухонная табуретка, на которой пылилась превращённая в пепельницу консервная банка. Выкрашенная в гнусно-коричневый цвет батарея источала леденящий холод.