Денис Луженский - Тени Шаттенбурга Страница 25

– А пока – расходитесь по домам, – бургомистр вспомнил наказ тестя и перевел дух. – И я скажу так: это случилось внутри городских стен, и мы сами покараем злодея, собственною рукой! Без посторонних справимся!

В толпе переглядывались – все быстро поняли, о ком говорит голова.

– Ну что, верно я говорю?

– Верно! – рявкнул, потрясая багром, Отто. – Справимся! Осилим!

– Осилим… – вразнобой подтянула толпа. И уже увереннее: – Осилим!

Ругеру показалось, что за дверью скептически фыркнул Вернер. Но больше этого никто не слышал.

Бертран ван Зваан откинул покрывало и тут же отвернулся, торопливо перекрестившись. Рука его с широченной, как лопата, ладонью заметно дрожала, кадык дергался: сержант сдерживал тошноту.

– Святые угодники! – Бургомистр тоже отвернулся, ошеломленный увиденным.

На полу комнаты лежали искромсанные, изорванные куски человеческих тел. Секунду-другую Ругер надеялся, что это чудовищный розыгрыш, безумная шутка, и эта кошмарная куча доставлена сюда с городской бойни, но взгляд его остановился на торчащей из груды пятерне – безымянный палец украшал перстень с монограммой «КМ». Карл Мельсбах. И его жена. Сын – тот еще легко отделался… Святые угодники!

– Накрывайте скорее! – выдохнул фон Глассбах, и сержант с видимым облегчением вернул покрывало на место.

Бургомистр поднес к носу серебряный шарик с благовониями, спасительно пахнуло мятой и нардом. Удивительно, но в доме воняло тухлятиной, словно на бойне, а ведь с того момента, как Мельсбахи приняли страшную смерть, времени прошло немного. Что еще удивительнее, Ругер не увидел ни капли крови: хотя в доме царил полный разгром, кровавых пятен и потеков нигде не было – ни на перевернутой мебели, ни на сорванных драпировках и располосованных простынях, ни на выскобленных добела досках пола.

– Какой кошмар, – сказал Мартин Локк и закашлялся, бросив завистливый взгляд на шарик с благовониями. – Кому могло такое в голову прийти?

– Я другого не пойму, – фон Глассбах потер переносицу, – как же так случилось, что никто из соседей ничего не слышал? Они должны были орать как… как резаные.

– Да-да, господин бургомистр, – нервно кивнул Локк. – Но, раз никто не слышал, что их убивали, как же их нашли?

– Ну… – Ван Зваан пожал широченными плечами. – Вроде кто-то все же услышал вопли. Парень какой-то, говорят, в «Свинье и часовщике» на гитаре бренчал. Он и услышал – подхватился, говорят, да помчался. Все за ним дунули. Ну и это… сыскали.

Он снова с трудом сдержал тошноту.

– Мне б на воздух, господин бургомистр…

– Да и нам бы тоже, – Ругер шагнул к выходу, следом заспешили сержант и настоятель.

Захлопнув за собой входную дверь, несколько минут все трое жадно пили прохладный ночной воздух. Фон Глассбах, сидя на широкой скамье прямо у стены дома, разглядывал небольшой дворик: куча мусора у забора, половина выдолбленной колоды при коновязи – в застоявшейся воде тускло отблескивает тонкая корочка месяца, а больше и глядеть не на что.

За воротами прохаживались двое стражников: хрустели камушки под подошвами башмаков, поскрипывала вываренная воловья кожа тяжелых курток.

– Слушайте, сержант, а что дочка Мельсбахов? Она ведь вроде выжила?

– Не видела она ничего, – мотнул головой ван Зваан, понявший, куда клонит бургомистр. – Я ее сразу спросил – мол, кто родителей-то побил?

– А она?

– А что она… Говорит, как мать закричала, так она в спальне под перину забилась. Так и сидела все время.

– И где девочка сейчас?

– Так этот ее увел… – Сержант неопределенно покрутил пальцами у виска. – Блаженненький наш.

– Теодор? – вскинул брови Мартин Локк. – Этого еще не хватало!

– Отец Теодор, да, – кивнул ван Зваан. – Но не в свой приютик, нет, домой повел. Там, говорит, дитю спокойнее будет. Ну, может, и так, хотя, как по мне, после такого спокойным уже никому не стать. Мне так уж точно – ей-же-ей, пока бочонок пива не выпью, спать не сумею. А лучше бы чего покрепче. И не глядите на меня так, святой отец, потому как я вот вам что скажу: негоже честному католику такие ужасы видеть, что мы сегодня увидели.

Отец Мартин Локк только рукой махнул – уж с последними словами Бертрана он не мог поспорить при всем желании.

За окнами, заложенными слоистой слюдой, ночная темнота сменилась серым рассветом. С близких гор – не иначе как с мрачных отрогов высящегося к северо-востоку Небельберга – натянуло густой туман, и по полупрозрачным пластинкам слюды тропили извилистый путь мелкие капли. Эльза, положив руку Ругеру на грудь, прижавшись к его бедру теплым животом, уютно дышала в подмышку. Дремала. Он меланхолично перебирал ее волосы, пропуская меж пальцев светлые локоны. После своей, как с усмешкой назвал ее Вернер, «речи с крыльца» фон Глассбах ощутил сильный подъем и решил навестить любовницу. Жене и тестю сказал, что, после того как зайдет к Мельсбахам, срочно отправится в ратушу. Сам же, едва покинув место бойни, заспешил в небольшой домик на Холмовой улице, – конечно же не забыв прихватить корзинку сластей. Впрочем, до них пока черед не дошел, хоть с момента, как она встретила его в дверях, времени минуло уже немало.

Бургомистр сладко потянулся. Да, такое с ним теперь нечасто бывает: чтобы прямо с порога… Хм, а засов-то они хоть задвинули?

Ответ на этот вопрос он получил в тот же самый миг: дверь с грохотом ударилась о стену, в недлинном коридоре послышались тяжелые шаги.

«Ну два вторжения за одну ночь – это уж слишком!» – успел подумать Ругер, прежде чем на пороге комнаты вырос Ойген фон Ройц.

– Доброе утро, бургомистр. Развлекаетесь?

Эльза вскрикнула, сжалась, и любовник неуклюже заслонил ее собой.

– Что… – Голос предательски сорвался, он закашлялся. – Что вы здесь делаете?

– Да вы встаньте, встаньте, – барон оперся плечом на дверной косяк. – А то и вам неловко, и мне никакого удовольствия ваши телеса созерцать.

Бургомистр, путаясь в штанинах и рукавах, кое-как натянул исподнее, потом штаны и тапперт.

– Я говорю…

– Вот, – барон бросил на стол монету, и шаттенбургский серебряный даллер слабо звякнул о сосновые доски. – Вот цена вашей тайны. Немного времени, несколько вшивых серебряков – и я отыскал ваше любовное гнездышко. Вы неплохой человек, и я не хочу портить вам жизнь.

Фон Ройц пренебрежительно мазнул взглядом по Эльзе, прижимающей к груди одеяло, брезгливо приподнял холстинку, укрывающую корзину с медовыми булочками.

– На сладенькое потянуло? Что ж, я вам не судья. Можете даже поиграться в полководца со своими потешными стражниками. Но… – Ойген скрипнул зубами, – но не смейте мешать мне в моем деле. Иначе…

Кинжал, только что висевший в ножнах на поясе барона, сверкнул, и бургомистр вздрогнул: отточенное лезвие пригвоздило тонкую серебряную монету к столу.

– Надеюсь, вы меня поняли, – сказал фон Ройц, высвобождая клинок.

Как там говорил Вернер? Запугай? Ругер поежился. Вот и запугал – так запугал, что у самого штаны, того и гляди, мокры станут. И все же…

– А я и не собираюсь мешать вам. Но поддержание порядка в городе – это моя обязанность. И я не могу позволить, чтобы люди со стороны подрывали мой авторитет.

– Я наделен полномочиями самим императором! – прошипел Ойген, свирепея.

– Не порите горячку, барон, – фон Глассбах очень надеялся, что его голос не дрожит… ну или дрожит не слишком сильно. – За вами сила, и я признаю это: одна императорская грамота стоит сотни рыцарей. И я понимаю, что вы исполняете задание помазанника. И конечно же, готов содействовать вам во всем. Но поймите и вы меня – я ведь отвечаю за целый город. Здесь почти пять тысяч душ, и всем им страшно. Мне так точно страшно, до мурашек! Происходит что-то очень скверное: сначала то нападение в лесу, потом ведьма на площади, после та жуть на дороге – поверьте, Шаттенбург уже полнится слухами. И вот теперь – убийство, да еще такое!

Он вновь поежился, вспомнив увиденное в доме Мельсбахов.

– И если вы думаете, что никто не разглядит связи…

– А вы считаете, что связь есть? – вскинул бровь фон Ройц.

– Будто вы так не считаете, – фыркнул бургомистр. – Барон, я, может, звезд с неба не хватаю, но не дурак. Вопрос не в том, связаны ли эти события, а в том, как скоро все горожане свяжут их единой нитью. И вот что я предлагаю…

Он перевел дыхание. Интересно, что бы сказал Вернер? Тесть – тот еще интриган: сейчас уже и не скажешь, с рождения он такой или это у него приобретенное. Не будешь козни строить – шиш сумеешь стать крепким купцом. А у Вернера и в Ганзе завязки, и с ломбардскими ростовщиками он дело имеет, и у генуэзцев товары берет по особым ценам, и даже на паях барки в Московию снаряжает: туда вино возит, ткани, всякую справу воинскую, обратно – меха, мед, пеньку, коим здесь равных нет.

– Вам с отцом Иоахимом сейчас поперед всех в пекло лезть незачем. Потому как, думается мне, те, кто свяжет все происходящее единой нитью, чуть позже зададутся еще одним нехорошим вопросом… Ну вы же понимаете, о чем я.