Жмурки - Татьяна Зимина Страница 29

Вдохнул сквозь плотно стиснутые зубы, выдохнул, опять вдохнул…

Почувствовал, как судорожно сжатые мышцы понемногу отпускает и выпрямился.

Где-то у меня есть чистый платок, — мысль была словно чужая, она звучала так, словно исходила извне головы. Я даже огляделся — здоровым глазом — и никого не увидел.

Рука сама потянулась к внутреннему карману… Осторожно, чтобы не испачкать, извлекла платок и прижала к глазу рядом с лезвием.

Больше всего меня пугала вот какая картина: я извлекаю из раны серебряный нож, а глазное яблоко остаётся наколотым на лезвие, как маринованная луковка.

Разобрал нервный смех.

Антигона всегда говорила, что моё чувство юмора надо использовать, как биологическое оружие. Вгоняет в депрессию не хуже ночных кошмаров.

Прижав платок к глазной впадине поплотнее, я медленно потащил лезвие.

Господи, господи, ГОСПОДИ…

Ну, вот и всё. Глаз остался на месте, крови не так уж и много, нет, честно, ведь эта белёсая жидкость — это вовсе не кровь…

Они могут вернуться, поручик. Или ещё лучше: расстрелять тебя, беспомощного, издалека.

Единственное, почему они это до сих пор не сделали — непроходимая тупость и отсутствие малейших признаков профессионализма, — возражал я шефу, на ощупь ковыляя к Хаму.

Они думают, что накупив «тактических» штучек, тут же превратятся в боевиков. Отряд класса «Альфа», — нащупав замок, я вставил в него ключ и повернул. Замок щелкнул.

Но он воткнул нож тебе в глаз, мон шер ами.

Также наощупь я забрался на сиденье и завёл двигатель.

Да, яйца у этого мужика есть, с этим не поспоришь. Не потерял присутствия духа даже тогда, когда мои зубы готовы были вонзиться в его шею…

Я непроизвольно облизнулся. И сразу почувствовал дикое, беспросветное чувство вины.

Правильно он мне врезал. Молодец. С нами, кровососами, только так и надо. Иначе обнаглеем, начнём путать берега…

Двигатель Хама ревел, всё повышая обороты, и я сообразил, что давлю педальку в пол, не сняв машину с ручника и не переключив передачу.

Видел я хреново.

Рулить одной рукой и одновременно переключать передачи — коробка у нашего Хама механическая, — было нереально. Но я всё боялся отнять руку, прижимающую платок, от глаза…

Боль не утихала. Я счёл это добрым знаком: мёртвое болеть не может, а значит, глаз у меня живой, и рано или поздно восстановится.

В то, что этого не случиться — не верилось. Не хотелось верить.

Медленно, как беременный бегемот, Хам наконец сдвинулся с места и зашуршал вдоль обочины. Крен на правый бок едва ощущался — покрышка затянулась, и только глухие толчки — бу-бух, бу-бух, — напоминали о том, что надо будет сменить её при первой возможности.

Меня никто не преследовал.

Плохо.

Или они совсем дилетанты, и решили, что я испугался.

Или они и так прекрасно знают, куда я еду, и сюрприз будет ждать меня дома.

Дрон, — вспомнил я совершенно забытую в потасовке деталь.

Они просто запустили надо мной дрон, и куда бы я не поехал… А и пёс с ними. Летать я всё равно не умею.

Усилием воли оторвав руку с платком от глаза, я переключил передачу и полез в карман за телефоном.

Домашний номер был в быстром наборе.

— Антигона, — бросил я в трубку, как только соединение установилось.

— Ты обещал приехать! — закричала она. — Ты обещал…

— Заткнись, — рявкнул я грубо. Антигона замолчала. Никогда я не позволял себе повышать на неё голос. Никогда не говорил в таком тоне. — Уходи из особняка, сейчас же. Найди такое место, о котором не знаю даже я, и спрячься. Позвони девчонкам: пусть сделают то же самое. Не вместе. Каждая по отдельности.

— Но…

— Я поехал за шефом.

Я отключился. Так она вернее выполнит приказ. Потом, конечно, мне крепко влетит, но это потом. И я даже порадуюсь, получая нагоняй от живой и невредимой Антигоны.

Оборотни в погребе, — мысль пришла, как вспышка.

Я уже собирался набрать Антигону и попросить выпустить незадачливых рептилоидов, но передумал.

В будочку без ключей не попасть — дверь там толстая, окладистая. Так что, внутри ребята в большей безопасности, чем снаружи…

Я вернусь домой, — пообещал я себе.

До восхода солнца.

Как только найду шефа.

Половина лица ощущалась, словно на ней нашлёпка из грязи. Грязь присохла, покрылась корочкой и чертовски мешала, но сейчас с этим этим ничего не поделать.

Главное, чтобы меня вновь не остановила полиция, — думал я, выруливая на широкий проспект, который вёл, как я надеялся, к центру города.

Куда ехать — я не представлял.

Конечно же, разумнее всего было вернуться в особняк и уже оттуда «взять след».

Но я чувствовал: времени нет. Надо искать Алекса прямо сейчас, пока ещё не поздно.

Метка.

Когда я получил метку Лавея, в мой живот словно вонзили рыболовный крючок, и потихоньку наматывали леску на катушку.

Сейчас ничего такого не было — вероятно, потому что условно, СОВЕРШЕННО умозрительно, для Алекса я был Мастером.

Мне хотелось думать, что наша с ним связь совсем другого свойства, чем была у меня с чёрным колдуном.

Заряд у этой связи положительный. Поэтому неприятных ощущений нет.

Я изо всех сил попытался настроиться на Алекса.

Ведя неповоротливый Хам одной рукой, ничего не видя и не ощущая половиной лица, это казалось практически невозможным.

Но мы с шефом постоянно делаем то, что я считаю невозможным, — я усмехнулся здоровым уголком рта.

Что я чувствовал, когда он был рядом?

Даже припоминать не пришлось — чувство возникло само.

Его не описать словами, любое из них окажется слишком бледным и фальшивым, искусственным.

Шампанское, дым вишнёвого табака, его походка, его белоснежная рубашка, и бакенбарды, и его голос…

И я сосредоточился на этих воспоминаниях, нарастил их, укрепил и расширил, а потом попытался определить направление.

В первый миг показалось, что Алекс у меня за спиной — прямо на заднем сиденье Хама.

Я даже оглянулся — и конечно же, там никого не было.

Зато, бросив невольный взгляд в заднее окошко, я заметил огни… За мной?

Взгляд на часы показал: половина третьего утра. На проспекте не так много машин, и если вот сейчас фары свернут туда же, куда и я…

Свернули.

Твою дивизию.

Притормозив, я решил подождать, что будет дальше.

Фары не приближались — сохраняли дистанцию, но и не исчезали. Тащились с той же скоростью.

Ну и пёс с ними, — решил я, в который раз за этот длинный и хлопотный вечер, и рванул коробку передач.

Надоело. Надоело прятаться, разводить церемонии. Я — стригой, Владыка. Я могу позволить себе делать всё, что захочу.

И чего же ты на самом деле хочешь, мон шер ами?

Спокойный, с ноткой сарказма голос шефа отрезвил. И тогда я сложил мудру, и послал её назад, к желтым фарам.

Мудра прошла сквозь них, словно сквозь пустоту, и… Нет, машина не перевернулась в воздухе, эффектно задрав все четыре колеса. И не взорвалась.

Просто остановилась.

Я представил, как водитель терзает стартер, как он, чертыхаясь, жмёт педаль газа и улыбнулся.

Чем ближе я был к Алексу, тем становился сильнее — я это понял только сейчас.

Надежда вспыхнула с новой силой: он жив. Он дождётся.

Надежда — пустое чувство, — вспомнил я слова отца Прохора.

Кишки скрутились узлом, на язык хлынула кислая горечь. Только не хватало, чтоб меня вырвало…

На всякий случай я открыл окно, в лицо ударила свежая и холодная ладонь ветра.

Пахнуло снегом, солью, на фоне тёмно-серого неба я различил высокий шпиль и понял, что нахожусь в районе Адмиралтейства.

Ночью пробок нет. Можно вообще не останавливаться — даже на светофорах.

И я поднажал.

Двигатель Хама натужно взревел, машину бросило вперёд, и внезапно, но очень отчётливо я ощутил, что шеф где-то рядом.

Этого района я совсем не знал, даже на ночной экскурсии здесь не был ни разу.

Пятиэтажки сменились особняками в собственных садиках, улица сузилась, из-за заборов свешивались голые ветки плодовых деревьев… На миг показалось, что вот сейчас я поверну — и там будет наш особняк, а в нём — Алекс и Антигона, оба живые и невредимые, и всё будет хорошо…

Я моргнул.

Сколько