Екатерина Стадникова - Сердце тени. Книга 2 Страница 31

Руфус выпрямился и потянулся. Эта нехитрая процедура всегда помогала ему восстановить внутреннее равновесие. Трогать связного смысла не было. Оставив вещи, Сэр Тангл бесшумно выскользнул из комнаты и полетел вперед по коридору, стараясь держаться под самым потолком, чтобы ничего не задеть.

Горевать по Маркусу глупо, но и радоваться его смерти что-то не тянуло. Руфус чувствовал себя застывшим в воздухе между молотом и наковальней. Предстояло решить, как относиться ко всему этому.

Сапоги коснулись пола перед высокими каменными дверьми; надписи на них Руф читал неоднократно, поэтому не мешкая приложил руку к едва заметно гудящей поверхности.

– Я готов взглянуть в глаза прошлому, – произнес он, и створки медленно, точно нехотя, поползли в стороны.

Все-помню Галерея уходила вниз под уклон и заканчивалась пустой стеной, закрытой тяжелой иссиня-черной бархатной занавесью, расшитой серебряными звездами от огромных до крошечных. По боковым стенам тянулись вереницы счастливо-улыбающихся детских портретов, заключенных в разномастные рамочки.

Эта галерея сама решала, что ей повторять эхом, а что оставить без внимания. Так шаги будто утопали в вязкой тишине, но стоило выкрикнуть имя, как его подхватывали многие и многие голоса.

– Штэйнфол Маркус Адам, Танцор! – Галерея отозвалась звонким эхом.

Занавесь дрогнула и распахнулась. По пустой стене быстро скользила картина в простой черной рамке, пока не остановилась напротив Руфуса. Здесь Штэйнфолу четырнадцать, не больше. Живые карие глаза, открытая детская улыбка, темные густые волосы, зачесанные назад, бледная родинка над левой бровью, – сколько раз Тангл приходил к этому портрету…

«Я ненавижу тебя, Маркус», «я презираю тебя, Маркус», «ты чудовище, Маркус», – столько слов обиды было сказано в никуда. Теперь же хотелось просто попрощаться, признать свою боль и смириться с ней.

– Тангл Руфус, Танцор! Уиквилд Дайна, Танцор! – приказал он.

Картины за спиной зашевелились, пропуская к центру еще два портрета. «А я и забыл, что Дайна носила бант», – в груди немного потеплело.

Руфус всматривался в собственное лицо и думал, с какими чувствами сюда придут его девочки, когда сам он вернет жизнь Призме? Если еще сегодня утром Баламут Тангл был мальчишкой, то теперь больше нет. Может, это какой особо извращенный вид самообмана или позерства, но он чувствовал себя если не старым и мудрым, то сильно повзрослевшим, однозначно.

Оставалось собраться с духом и признаться себе в главном: каким бы ни был Маркус, только он, Дайна и Найджел – самые близкие и дорогие люди. Хотя этот короткий список нуждался в некотором пересмотре. Теперь в нем появились два новых пункта.

Именно поэтому Руфус развернулся на каблуках и поспешил к выходу из галереи. Горгульи горгульями, но все же лучше патрулировать стену самому: если дивный Борджес действительно так все четко распланировал, сейчас наверняка уже понял, что слепое пятно никуда не денется, и ищет новый способ добиться желаемого результата.

– Для меня есть распоряжения, Сэр? – Натан отделился от стены и поклонился.

– Ты же спал? – Пойманный на сентиментальности, Руфус застыл перед сомкнувшимися за ним дверьми. – Не хотел тревожить.

– Хорошего слугу обижает пренебрежение его талантами. – Связной выпрямился.

– Я собирался сделать пару кружков над замком, – замялся Руф.

– Что-то случилось, Сэр? – Вопрос в лоб требовал прямого ответа.

– Да, – выдохнул Тангл. – Погиб мой наставник.

От этих слов в горле сделалось горько, а в груди тесно.

– Приношу соболезнования. – Натан склонил голову. – Вы желаете побыть один?

– Желаю, – признался Руфус. – Еще я желаю патрулировать стену, чтобы не сидеть сложа руки.

– Позвольте напомнить, что занятия завтра у вас начинаются с самого утра, – и снова связной прав.

– Что ты предлагаешь? – Хороший совет мог очень пригодиться.

– Если так жаждете одиночества, не буду мешать, но через три, максимум через четыре часа я вас сменю. Справедливо? – Натан умолк.

«Вот так и должен поступать настоящий связной», – мелькнуло в голове.

– Избалуешь меня, – улыбнулся Руфус.

– В каком смысле, Сэр? – удивился тот.

– В самом прямом. Рядом с тобой любой Танцор почувствует себя Мастером Тени. – Тангл вытянул руки по швам и почтительно поклонился, как не делал уже очень давно, а чтобы не выслушивать смущенные возражения, сорвался с места и улетел прочь.

Выбравшись на улицу, он призвал маску. Несмотря на это, зябкий воздух щекотал ноздри. Только небо, только ветер и пьянящая свобода.

«Финн не перестанет летать вовсе не потому, что таким он нужен Ордену», – тяжелые горгульи поравнялись с Руфусом. – «Звездный – просто чудо, особенно для того, кто лишен настоящей возможности обогнать ветер». Сам Тангл когда-то грезил работой пилота, но научиться так и не смог.

Спикировав на стену, Руф дождался, пока каменные твари устроятся поудобнее и приготовятся выслушать.

– Дивный Борджес, – проскрежетала ближайшая горгулья, – не замечен.

– Моим правом приказываю не ослаблять бдительность. – Как будто они на такое способны. – Связной Натан и я также станем выходить на дежурства по ночам. Свободны, до новых распоряжений.

Кого угодно могла обмануть внешняя медлительность этих гладких черных тварей. Руфус всегда хотел знать, что же держит горгулий в замке и какая сила заставляет их служить Ордену. Маркус часто повторял: «Отдавая приказ любой разумной глыбе камня, нужно крепко держать в голове, что стоит той почуять в тебе неуверенность или страх, и ты в половине случаев обречен». Хоть горгульи замка Шейдивейл всего единожды нападали на человека без приказа (если, конечно, это правда), Тангл не давал тем повода сомневаться в своих полномочиях.

Руфус не сопротивлялся одолевавшим воспоминаниям. Скорбная память светла, как безоблачное майское утро. Маркус был бы идеальной Тенью, если бы не его бесстрашие на грани безумия и необъяснимая грубость там, где нужно проявить заботу.

В одном из темных окон приплясывали крошечные зеленовато-желтые огни. Руф, не раздумывая, нырнул вниз. Когда полет становится частью тебя самого, трудно удержаться от соблазна использовать эту способность где надо и где не надо.

Он называл окна – историями или жизнями. Иногда попадались занимательные или поучительные, а иногда смешные. Ничего корыстного или пошлого… Руфуса, как мотылька, манил их теплый свет. Особенно зимой, когда в сказочных инеевых рамках расцветали счастливые картины: подарки, сладости и шум детских голосов.

За темным стеклом в захламленной комнате весело резвились две крошечные феи, по очереди сменяя друг друга на подставке, напоминавшей качели или птичью жердочку. Зеленокожий профессор сидел на стуле, свесив тонкие ножки, и читал, время от времени почесывая морщинистый лоб. А на кровати рядом ногами в окно спал Клаус, прижимая к груди рацию, как дети прижимают любимого плюшевого мишку.

Старый гоблин отложил книгу, потер усталые глаза, и грустно вздохнул. Потом он взобрался на стул с ногами, встал на четвереньки и попытался нащупать носком стопку массивных томов на полу, но, потеряв равновесие, едва не свалился. Крошечные феи тут же пришли на помощь. Бедняжки изо всех сил работали крылышками, уцепившись за воротник рубашки. В итоге Отто добрался до земли, но не совсем тем способом, на который рассчитывал.

Он запер книгу в грубый обтянутый кожей футляр и бесшумно подошел к постели внука. Не каждая мать способна так бережно укутать свое дитя одеялом. Старый гоблин поманил фей за собой, и вскоре комната опустела.

Руфус набрал высоту и стрелой умчался прочь, оставляя за собой незримый след из колючих искорок.

Урд раздобыла видавшую виды гитару и на пару часов приковала к себе всеобщее внимание. Ее голос, грубоватый и густой, переплетался со звоном струн, заставляя забыть о сне. Урд пела о войне, о справедливости, о вере и, конечно же, о любви. Потом концерт плавно перетек в гостиную женского общежития.

В самых трогательных местах мыши плакали как одна, а Йонсон только улыбалась в ответ.

– Баста, – наконец сказала она севшим голосом. – Давно не играла, пальцы в хлам. И вообще, я не в голосе. Видишь, на что идут ради тебя люди, Варлоу?

– Ну еще чуть-чуть! – взмолилась Вай, размазывая слезы по щекам.

– Не сегодня, – покачала головой та. – Надо парням успеть их корыто вернуть, пока еще в мужскую часть ходить можно.

– Тогда мы наверх? – уточнила Клер.

– Несомненно! – Урд поднялась на ноги. – Ты чего такая кислая, Кван?

– Опять одна носевать буду? – отозвалась Нуо.

– Не-не, сегодня мы вернемся, – заверила она. – Слушай, а поднимайся тоже к Варлоу. Кто-то ответственный должен за временем следить. Почему не ты?

– Цестно? – оживилась толстушка.

– Честнее некуда! – Урд бережно собрала гитару в чехол и перекинула лямку через плечо. – Я скоро.