Цирк - Анастасия Антоновна Носова Страница 36

Толик чертыхался, расправляя на плохо выглаженной рубашке складки, но, посмотрев на часы, сорвался с места. Штаны и свитер он надевал на ходу, на выходе из спальни подхватил сонного Артёмку. Тот лепетал что-то про кашу, которую сварила мама, и про то, что пирог с капустой тоже на столе, но Толик указал пальцем на часы, и Артёмка замолк. Медленно, как в воде, сонно просовывал он ноги в подставленные Толиком штанины, медленно застегивал кнопки на куртке. Толик стал помогать сыну с кнопками, и к концу одевания даже у него болели кончики пальцев. Они опаздывали в школу, и Толик, жалостливо посмотрев на зевающего Артёма, усадил его на плечи, как только они вышли из квартиры.

– Пригнись, когда будем из подъезда выходить, – предупредил он.

Предупредил напрасно, сын уже обхватил его за шею и посапывал, навалившись мягкой курткой ему на затылок. Сверху над этой конструкцией нависал Артёмкин портфель. У входа в школу, на заросшем бурьяном спортивном стадионе, Толик снял с плеч сына. Артёмка стоял нетвердо, слегка покачиваясь и все еще зевая.

Мимо проходили другие мамы и папы с детьми, шли группками старшеклассники, и отовсюду Толику слышались отголоски утра: мальчик тянул маму за руку и клянчил машинку, мама уклончиво отвечала, что машинку они купят нескоро. Толик вздохнул. Артёмка подергал отца за рукав и поднял на него глаза, уголки которых всегда опускались вниз, даже когда Артёмка улыбался, отчего он становился похож на ленивца.

– Мы тоже нескоро купим машинку, да?

Толик нахмурился: утренняя жалость к сыну испарилась, а изнутри, из каких-то неведомых ему самому глубин поднимался ком, который давно собрал на себя весь снег и мусор, копившийся в его душе с того проклятого момента, когда он потерял плохонькую, но свою работу – правильную, по специальности, с приличным в прошлом доходом. Он отбросил руку сына и пошел в сторону школы.

– Ну, идешь, что ли? – крикнул он.

Артёмка сиротливо стоял посреди раскуроченных временем беговых дорожек и ковырял носком ботинка колдобину в асфальте, выгребая из нее маленькие камушки.

– Значит, нескоро, – прошептал Артёмка, наблюдая, как камешки, которые ему не удалось вытащить из ямы, скатываются назад.

Так он и ковырялся в асфальте, пока Толик не вернулся за ним и за рукав не потащил в сторону школы. Толик шел быстрее, и Артёмке приходилось бежать, подскакивая и часто перебирая ногами, чтобы успеть за отцом. У входа в школу они услышали, как трезвонит звонок, как ломятся внутрь толпы детей: все толкались, девчонки визжали, мальчишки дубасили друг друга портфелями. Толик, как ледокол, прошел сквозь толпу, протаскивая за собой сына, и сдал его прямо в руки учительнице. Та не мешкая поставила его в пару со взъерошенным мальчиком – кажется, именно он просил у мамы машинку, – и стройный ряд первоклашек, слегка раскачиваясь под весом тяжелых портфелей с библиотечными книгами, двинулся к лестнице.

На железной дороге тоже все разговоры были только о деньгах. Выплаты за смены снова грозились задержать. Толик испачканными угольными руками забрасывал мешки в один из вагонов, поворачиваясь в ту сторону, куда летел мешок, и обратно. Когда мышцы спины с одной стороны заболели, он развернулся к железной стенке вагона другим боком и продолжил работу. Хрустел и щелкал позвоночный столб, защемленную мышцу тянуло, но потихоньку стало отпускать.

– Толян, ты это, помни, что, сколько ни кидай, хрен нам, а не зарплата.

Новый приятель Толика дядя Миша стоял рядом. Он прислонился спиной к вагону и жевал бутерброд с салом.

– Не кряхти ты так и не сыпь из мешка-то! – нравоучительно заметил он и чихнул. – Аллергия у меня на этот их уголь, прости господи!

Толик молчал и продолжал скручивать позвоночник: раз, два, три – на «три» мешок летел точно в цель, Толик выжимал из себя злость и остатки сил. Близился обед, на который дядя Миша «вышел досрочно», как он всегда говорил. Дядя Миша вообще «выходил досрочно» чаще других, а иногда и уходил со смены с такой же присказкой. И ничего ему за это никогда не было.

– Дядь Миш. – Толик вытирал со лба пот тыльной стороной кисти, и на лбу оставались серые с черным разводы. – Вы бы лучше ели свои бутерброды где-нибудь в другом месте. – Воняет вашим салом, а жрать-то хочется!

– Ну так иди и жри, – обиделся дядя Миша. – Когда еще теперь сала поедим. Доллар теперь – во! – Дядя Миша показал свободной рукой высоту, на которую, как он считал, подскочила валюта. – А рубль – во! – И дядя Миша сложил кукиш из пальцев той же руки.

Толик не стал возражать, тем более что спина у него теперь ныла с обеих сторон: каким боком к вагону ни поворачивайся, с какой руки ни отправляй мешок с углем в цель, боль находила Толика в любом положении, а если он начинал двигаться или поднимал тяжелое, она заставляла его замереть тычком под ребра или в поясницу.

– Невралгия, – пробормотал дядя Миша сочувственно, он жевал остатки бутерброда и наблюдал, как Толик медленно скручивает туловище в одну сторону и в другую. – Можно сказать, профессиональная болезнь.

Толик, которому порядком надоели замечания дяди Миши, что-то неразборчиво буркнул в ответ, еще раз хрустнул позвонками и направился к зданию станции. На обед сегодня им действительно давали щи, сало и черный хлеб.

Глава 18

Дедушка

Январь **** года

Саратов, Цирк имени братьев Никитиных

Небо над цирком сияло, как будто неумелые маляры раскрасили его киноварью. Солнце мелькало в тучах, роняло блики на купол цирка. Оля шла через площадь, плыла сквозь толпу укутанных в тулупы людей. Некоторые мужчины поправляли на голове ушанки, женщины закапывались в шерстяные платки. Она опустила голову, не сбавляя шаг, увидела белые валенки (они явно были ей велики) и нечаянно толкнула плечом высокого человека в шинели. Оля успела разглядеть у него на рукаве значок – золотые колосья обнимали алый герб, на котором сияли в лучах солнца скрещенные серп и молот. Мужчина даже не заметил Олю.

– Простите, извините, – пробормотала она, выставляя ладони перед грудью, точно защищаясь, но мужчина разговаривал с тетенькой и девочкой, которую тетенька держала за руку. Он наклонился к девочке, сложив руки за спиной, и что-то шептал ей, а тетенька смотрела на них и смеялась.

Оля обернулась, двери цирка были открыты, звали, манили, заставляли сделать еще один