Денис Луженский - Тени Шаттенбурга Страница 4

На самом возке – кучер Йохан и Хорст, слуга барона. Кучер правил, слуга сидел хмурым нахохлившимся сычом, баюкал на руках заряженный арбалет – попробуй сунься к хозяину без спроса.

Еще двое всадников неспешно рысили позади скрипящей на рытвинах повозки. Люди инквизитора: юнец-писарь по имени Кристиан и Микаэль – не монах и, кажется, не простой наемник, крепкий малый со взглядом бывалого воина, столь же опасный, как Девенпорт, но, в отличие от француза, молчаливый и добродушный. Вот только Николаса не проведешь. Если капитан – волк, всегда собранный, злой, готовый броситься на добычу, то Микаэль – это рысь: ходит мягко, обманчиво расслаблен, двигается плавно, неторопливо. Пушистые, неопасные с виду лапы большой кошки таят до поры острые иглы когтей. Вот и человек отца Иоахима наверняка такой же – тронь его или инквизитора, вмиг пожалеешь, что на свет родился.

Замыкали кортеж Оливье и подчиненный ему десяток солдат. Все в кольчугах, вооружены до зубов, у француза вон даже ручница[12] к седлу приторочена. Ясно, что никакие разбойники не полезут на полтора десятка мечей и секир, и, значит, нет смысла истекать потом под тяжелым железом. Но Девенпорт утром приказал своим людям ехать в броне. Зачем? А чтоб служба раем не казалась. Может, встал капитан не с той ноги, а может, сон ночью скверный увидел… Николас, привыкший не отмахиваться от чужих предчувствий, тоже поверх роскошного темно-синего жиппона[13] натянул стальную рубаху. С него не убудет, а так и впрямь спокойнее. Ойген фон Ройц не желанным гостем едет в Шаттенбург, осторожность лишней не будет. Вон впереди горка, густо поросшая дикой малиной, – отличное место для засады.

– Ты все озираешься, Николас, – заметил снисходительно Карл. – Мы почти на месте, а ты крутишь головой да брови хмуришь. Здесь уже людные места. Да и кто осмелится напасть на посланцев императора?

– Например, тот, кто не признает в тебе императорского посланца, друг мой Карл. Если какой-нибудь дикий горец всадит в тебя стрелу, мечтая снять с твоего еще теплого тела кошель и бархатный камзол, кто будет ему кричать про нашу важную миссию?

– Пустое говоришь, – скривил губы оруженосец, но в глазах его отчетливо мелькнула неуверенность, и юноша против воли скользнул взглядом по малиннику на горке. Миг спустя потревоженное самообладание уже вернулось к нему, и Карл фыркнул с досадой:

– Слишком уж ты боишься за свою жизнь, Николас! Не пристало рыцарю трястись из-за всякой безродной швали. Пусть хоть сотня разбойников выйдет на дорогу, что они смогут с дрекольем против мечей?

– Я мог бы, любезный Карл, напомнить тебе о крестьянах из Альбиона, уложивших в поле возле Креси цвет французского рыцарства. И ста лет не прошло, как они проделали эту штуку.

– Не путайте английских йоменов с сервами, месье Коля, – посоветовал внезапно появившийся по левую руку Девенпорт. – При Креси и Азенкуре[14] свободные люди дрались со свободными людьми. Так ли уж важно, кто из них имел меч и рыцарскую бригантину[15], а кто – лишь кожаную куртку да длинный лук? Не происхождение решило дело, а воинское мастерство.

К раздражению от нежданного вмешательства капитана добавилось острое любопытство: француз вмешался в чужой разговор, да еще и выступил с несвойственной ему горячностью – с чего вдруг? Помнилось: глухая броня наемника дала трещину, меж пластин надежного панциря показалось на миг живое тело… Николас не удержался от соблазна, ткнул в щель кинжалом догадки:

– Давно хотел спросить, Оливье. Для француза у тебя слишком английское родовое имя…

И он, похоже, попал, ибо ответный удар капитана был безжалостен:

– Как и у тебя, mon ami,[16] для французского имени слишком саксонский говор.

Николас надеялся, что загар спрячет бледность, покрывшую его лицо. Проклятый Девенпорт точно угадал, куда бить.

Вопреки опасениям, последние лиги они проехали без происшествий. Скоро лес выпустил баронский кортеж из зеленых объятий, и город открылся перед путниками во всей красе высоких крепостных стен и массивных башен. Вокруг рва со стоячей водой теснились десятки домов, которых не смогло вместить каменное брюхо Шаттенбурга. Здешнему предместью, впрочем, было далеко до обширности берлинского; случись к городу подступить неприятелю, эти лачуги сгорят за пару часов.

Впрочем, какой неприятель заберется в эдакую глушь? Зачем? Лучше любых стен город защищен от алчных соседей своей удаленностью. Если Шаттенбург заигрывает с чешской ересью, помешать этому военной силой будет непросто. Потому и прислан сюда Ойген фон Ройц, вернейший из верных, – он должен решить дело малыми усилиями, утвердить в этом медвежьем углу власть империи, убедить сомневающихся, упредить предателей. Сегодня барон и горстка его людей – это и есть армия императора.

«А я в этой армии – засадный полк», – подумал Николас и усмехнулся.

3

Мурлыкая себе под нос бесконечную песенку – одну из тех, под которые так славно работается, Ругер фон Глассбах подрезал розовые кусты. Скрипел садовый ножик, хрустели срезаемые ветки, и листва осыпалась на взрыхленную почву.

Загляни сейчас через невысокий заборчик какой-нибудь приезжий, он бы ни за что не поверил, что возящийся с кустами полноватый человек в холщовых штанах, веревочных сандалиях и бесформенном суконном балахоне – не кто иной, как сам господин бургомистр. Гость города решил бы, будто это почтенный отец семейства из ремесленников коротает в саду теплый осенний вечер. А вот шаттенбуржцы не удивлялись: каждый знал про страсть бургомистра к садовому делу. Она была тем удивительнее, что больше никто из местных ничем подобным не увлекался. Конечно, есть кое у кого плодовые деревья или ягодники, есть овощные грядки, а вот из декоративных растений – разве что шиповник в монастыре цистерцианок, что неподалеку от города. Но настоящих роз нет ни у кого!

– Ах, отлично! – пробормотал Ругер, отступая на пару шагов и критически оглядывая куст. – Красота!

Саженцы он приобрел у заезжего купца три года назад. Тот долго заливался соловьем о том, как прекрасны сады Мадрида и Барселоны, утопающие в розовом цвете, как лучи солнца дробятся в каплях росы, что покрывает по утрам огромные, с голову человека, бутоны, и как птицы едва ли не падают на мостовые: настолько густ дурманящий цветочный запах. И клятвенно обещал, что совсем скоро сад достойного господина Глассбаха – стоит только купить эти замечательные саженцы! – станет почти как сад мадридского городского головы, ну разве что самую малость поскромнее. Да и то потому лишь, что солнце в Испании греет не в пример жарче, чем в Саксонии.

Цену купец заломил несусветную, но Ругер недрогнувшей рукой отсыпал ему серебра – и, прижав к груди завернутые в холстину саженцы, почти неприличной для его положения рысью помчался в свой сад.

Розы приживались плохо, болели. Днем, разбираясь с городскими делами, фон Глассбах нет-нет да и заглядывал посмотреть, как чувствуют себя его любимицы. Долгими холодными ночами укутывал чахлые кустики холстиной, ворошил дымный костерок, согревая питомиц теплом. Удобрял землю лучшими в округе навозом и золою, подсыпал песок и вносил глину, даже выписал из Берлина книгу «О растениях, произрастающих в странах ближния и дальния, и возделывании их на радость добрым христианам». То ли книга помогла, то ли ночные бдения, но розы постепенно оправились и пошли в рост. По этому случаю бургомистр откупорил бутылку хорошего рейнского, напился пьяным и даже заехал в глаз шурину, сказавшему, что ради таких уродцев не стоило и стараться. Зря, конечно, дал рукам волю – шурин круглый дурак, как и его сестрица, Ругерова жена. Но все же стерпеть такого пренебрежения своими красавицами он не мог.

Конечно, походить на мадридский его сад не стал: бутоны не вырастали размером даже с женский кулачок, какое уж там «с человечью голову». Да и птицы на лету от ароматов не падали, по правде сказать, ароматы эти и вовсе были едва заметны.

Однако Ругер фон Глассбах все равно гордился своими цветами. Все-таки единственные розы на сотню миль вокруг – не шутка! Да и Эльзе они очень нравятся. Ах, Эльза… Жаль, что кусты отцвели, и завтра придется идти к ней с корзинкой медовых сластей. Впрочем, до них она большая охотница.

– Ругер!

Бургомистр едва не подпрыгнул – этот визгливый надоедливый голос и без того приводил его в оцепенение, а когда Марта кричит вот так неожиданно…

– Ну я так и знала, что найду тебя здесь, подле твоих розов! А где ж еще тебя искать! – протарахтела женщина в огромном вычурном кружевном чепце, совершенно не гармонировавшем с простым строгим платьем. Впрочем, и платье на ней сидело как седло на корове.

Глядя на жену, Ругер в который уже раз подумал, что преимущества браков по расчету все-таки слишком преувеличены. Увы, три десятка лет назад эта простая истина не казалась столь очевидной. Тогда у него от всех богатств остался только титул: поместье, и без того не из крупных, было заложено и перезаложено папашей-кутилой, отдавшим Богу душу прямо в кабаке. Зато у отца Марты, купца Вернера, который и ссужал Глассбахам, деньги имелись; а еще имелась дочка на выданье и огромное желание хоть плечом прислониться к родовому гербу, пусть и захудалому. Так и решилась судьба Ругера фон Глассбаха, восемнадцатилетнего провинциального дворянина. А какие были мечты!