Юлия Остапенко - Свет в ладонях Страница 8

Может показаться, что именно в такой компании бесшабашный Клайв Ортега чувствовал бы себя более чем неплохо. Но увы – в нём решительно отсутствовала всякая тяга и способности к негодяйству, и хоть он и был задира, драчун и балбес, но задирался всегда по совести, а бедокурил от широты души. Мелкие подлости, составляющие радость и смысл существования большинства посредственных негодяев, были Клайву не то что неприятны, а просто-таки отвратительны. Поэтому немудрено, что он и во Френте нажил себе врагов, потому что отказывался мириться с подхалимством, подсиживанием, доносами и взяточничеством – всем скромным набором местных развлечений, которые гарнизон Френте мог предоставить своим бездельничающим бойцам. Клайв же развлекался тем, что наживал всё новых врагов, и вполне возможно, что в конце концов его бы просто и вульгарно отравили, так он всем надоел своей настырной твердолобой порядочностью. Однако на третий год его пребывания в гарнизоне всё изменилось.

Случилось это примерно в то самое время, когда юный лейтенант ле-Брейдис, закончив с отличием (не считая небольшого дисциплинарного взыскания на первом курсе) Академию ле-Фошеля, получил своё первое военное назначение – и не куда-нибудь, а в лейб-гвардию короля Альфреда. Они с Клайвом переписывались первые годы, но потом, когда Джонатан выпустился из академии и занялся переездом, переписка забуксовала, да так и не успела возобновиться. Потому что к тому времени, когда Джонатан немного освоился в столице и сел писать о своём великом счастии Клайву, друга его во Френте уже не было. И вот почему.

В начале зимы, когда в проливе между Навьей и материком бушуют особо суровые бури, судоходство и перевозка люксия приостанавливаются, зато пышным цветом распускается контрабанда. Штормовые ветра – славное прикрытие для нечистых на руку островитян, жаждущих нажиться на общенародном достоянии, а скалы в бухточках испещрены тайниками контрабандистов, как песчаный холм мышиными норками. Однако лишь некоторым из них удаётся довести до конца своё чёрное дело – остальных перехватывают бравые воины Ферте. Промозглым зимним утром, когда весь гарнизон мучился насморком и хандрой, а капрал Ортега дежурил на проходной, в гарнизон доставили только что схваченного злоумышленника – местного фермера, похитившего из портового склада тридцать унций чистого люксия в запечатанных дёгтем бочонках. Лейтенант Нуркис, поймавший злодея, оставил его на попечение Клайва и отправился к командиру докладывать. Клайв пересчитал ещё раз бочонки с люксием (с Нуркиса сталось бы незаметно присвоить один) и, страдальчески вздохнув, сел заполнять протокол ареста.

Тут-то воришка и принялся за него всерьёз. И деток-то, дескать, пятеро, и не ели-то они, дескать, три недели, и жена-то пятый год лежит без ног, а старушка-мать совсем лишилась ума и сына родного принимает то за своего покойного муженька, то за собаку. И крыша у них прохудилась, и забор не латан, и дров нет, и зерна нет, ничего нет – а ведь зима на дворе. А те, столичные, – жируют небось! Сальными свечками им уже не по чину пользоваться – им подавай люксиевые лампы. Вон как горят – ровно, чисто, ярким спокойным светом, золотисто-белым, как солнце: и греет даже немного, но никогда не обожжёт, хоть ладонью черпай. А ежели вот эту капельку, что в лампу идёт, ежели капельку эту капнуть в печку на дрова да искру выбить – ведь месяц же можно целой семьёй греться, и не страшна зима. Потому люксий на севере в такой цене – вот туда он продать и хотел, ну самую капельку, люксия ведь тут много, на всех хватит… Почему же и кто так решил, что одним – всё, а другим – ничегошеньки? Кто так сказал, а если кто и сказал, то как же ему не совестно?

– Это всё так, – ответил на эту тираду Клайв, продолжая прилежно, хотя и немного медленно (грамота ему всегда нелегко давалась) вписывать нужные сведения в протокол. – Только красть всё равно нехорошо. Не по закону и непорядочно, милостивый государь.

– А у вас, господин капрал, детишек-то сколько? – спросил фермер, и Клайв свёл брови, чуя ловушку.

– Я не женат.

– Вот. А женились бы? А жена бы больная без ног лежала? А дети бы плакали, есть просили? А мать бы помирала в горе да в нищете? Не говорили бы, что порядочно, а что не порядочно…

Клайв отложил перо. Нуркис что-то долго не возвращался – спорил с капитаном, наверное, они вечно о чём-то спорили, тоже, видать, от скуки. На проходной больше не было никого, и Клайву стоило только молча кивнуть арестанту на дверь – иди, мол. Люксий ведь всё равно здесь, государственная собственность не пострадала, и если кто тут и страдает – то только этот бедняга, которому и правда нечем кормить семью. В это Клайв вполне верил, прошлое лето выдалось засушливым, и урожай собрали еле-еле, а работы в городах не было, потому что с появлением люксия на фабриках и заводах стали работать машины и големы, и рабочие руки резко упали в цене. Да, туго парню пришлось. И он прав – непорядочно получается. То есть и красть тоже непорядочно, но и… эх… По правде, в рассуждениях Клайв Ортега был не силён. Он думал и действовал сердцем, и даже если оно и подводило его иногда под гауптвахту, он ни разу в жизни об этом не пожалел.

Он открыл уже рот, чтобы предложить арестанту валить на все четыре стороны, когда тот вдруг нагнулся и, заискивающе заглядывая Клайву в глаза, прошелестел:

– А ежели господин офицер думает, что я не отблагодарю, – так я же отблагодарю. У меня ещё один тайничок остался, и там капелька золотишка, на чёрный день, как раз на такой вот случай…

И это было всё. Конец всему. Клайву Ортеге предложили взятку. Ох, не знал, на свою беду, этот зашуганный фермерчик Клайва Ортегу.

Всю их беседу Клайв детально изложил в протоколе, а затем устно повторил капитану и отдельным пунктом предложил проверить, действительно ли у этого проходимца пятеро детей и больные жена и мать, как он тут заливал.

Клайв был в таком возмущении, что так и сказал – «заливал», даже не заметив, что употребил столь непротокольное словечко.

И ещё Клайв не заметил человека, который был в кабинете капитана, когда Клайв туда ворвался, и молча сидел в кресле в углу, слушая сбивчивый доклад капрала Ортеги и задумчиво качая закинутой на колено ногой.

– Очень хорошо, капрал, – сказал этот человек, когда Клайв умолк. – Очень хорошо. Господин капитан, я полагаю, моего ассистента уже можно освободить. Лейтенант Нуркис также может быть свободен. А к вам, господин Ортега, у меня разговор.

Вот так и выяснилось, что жалкий фермер был вовсе не жалким фермером, а профессиональным актёром, сопровождавшим столичного инспектора, который объезжал дальние гарнизоны с тайной ревизией. И, по утверждению капитана ле-Родда – так звался столичный инспектор, – из сорока проверяемых лишь двое выдержали проверку, отринув предложенную взятку. Клайв был одним из этих двоих.

– Собирайте вещи, капрал, – приказал ле-Родд удивлённо моргающему Клайву. – Я уезжаю сегодня вечером и забираю вас с собой. Нам в столице нужны такие солдаты, как вы. А в этом гарнизоне, – добавил он, глянув на красного, как свекла, капитана, – предстоит провести полную реструктуризацию и смену командования. Но это уже не ваша забота.

Когда вечером Клайв садился на коня, к седлу которого были приторочены его небогатые пожитки, он думал, как странно и быстро всё обернулось. Нет, бесспорно, во Френте рады были от него наконец избавиться, да он и сам был рад. Но избавление вышло каким-то уж больно внезапным и… не совсем заслуженным, как мнилось Клайву. Ведь он на самом деле проникся россказнями этого лжефермера, расчувствовался и едва его не отпустил, и дурак сам всё испортил, решив, что, раз недодавил на жалость, то надо брать звонкой монетой. Получалось, что Клайв на самом деле совсем не такой надёжный, верный и преданный солдат, каким его посчитал капитан ле-Родд. И что, принимая новое назначение, он и сам немножечко врал.

Актёришка ехал вместе с ними, тоже верхом, и подмигнул Клайву, когда они случайно встретились взглядами. И Клайву Ортеге впервые в его двадцатичетырёхлетней жизни стало стыдно.

Впрочем, каяться и бить себя в грудь кулаком было поздно, да и глупо. В конце концов, он хотя бы не брал взяток, и уже одним этим оправдал оказанную ему милость. В столице он никогда не был, и с каждым днём, приближавшим его к этому, как он заранее представлял, весёлому, пёстрому и пышному городу, сомнения и неуверенность развеивались, а предвкушение и радость нарастали. В городские ворота Клайв въехал насвистывая, и его свисту вторили нестройным хором уличные мальчишки, улюлюкавшие и показывавшие приезжим путникам нос – конечно же, с безопасного расстояния. Один из них выстрелил в Клайва из рогатки, и Клайв, ловко увернувшись от камешка, счастливо расхохотался. В столице ему сразу понравилось.

И нравилось следующие несколько месяцев, пока он, со свойственной ему стремительностью и радушием, заводил друзей, увлекал девиц и наживал врагов. Его назначили в городскую стражу, с приличным жалованьем, которое, воистину, здесь было куда и на кого спустить. И всё шло прекрасно, всё шло просто-таки замечательно до того дня, когда Клайв отправился выбивать долг для вдовы бедолаги Люца, которого он знал совсем недолго, но успел полюбить как брата. Отправился за долгом и столкнулся нос к носу с Джонатаном ле-Брейдисом. И очень обрадовался этой встрече…