Моя Шамбала - Валерий Георгиевич Анишкин

Валерий Анишкин

МОЯ ШАМБАЛА

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Посвящаю моей любимой внучке Екатерине Шманевой

В этой книге ничего не выдумано. Даже имена и фамилии героев я счел возможным не менять. Исключение составили только те действующие лица, которые могли бы негативно воспринять упоминание своего имени в художественном произведении в том свободном изложении, которое является результатом воли и фантазии автора или ввиду непривлекательности образа.

В отдельных случаях я сместил время, в которое происходили те или иные события, приблизив их к эпицентру всего действия.

Я не ставил своей целью документально точно воспроизвести детали происходящих в моем городе событий, поэтому, во избежание упреков, я не называю город, в котором происходит действие. Но у меня не поднялась рука изменить названия всех других достопримечательностей, и они узнаваемы.

Bee остальное — реальные факты, включая встречу с Вольфом Мессингом.

Впрочем, вся наша жизнь состоит из коллизий, а вокруг иногда происходят такие диковинные вещи, что мы часто более склонны поверить самому изощренному фантастическому литературному сюжету, чем иной правдивой жизненной истории.

Часть I. КОЛДУН

Mentem mortalia tanqunt.

Вергилий, «Энеида»

Глава 1

Сквер героев. Площадь. Блатной Леха. Наказание за глупость. Улица.

— Давай рысью! — отрывисто скомандовал Монгол, — и мы побежали. Мы как собаки, ходить не умели. У нас все было рысью. Длинноногий Мишка Монгол бежал как иноходец, широко переставляя ноги, и мы изо всех сил старались не отставать. Младшие едва поспевали за нами.

Мы завернули за угол и побежали по улице, где жили «хорики». Это была их территория. «Хорики» играли в «цару». Когда мы пробегали мимо, они подняли головы от земли. Венька Хорьков, уже вслед, крикнул:

— Монгол, куда бежите?

Мы не ответили и вскоре услышали за собой пыхтение и топот.

— Куда, говорю, бежите-то? — повторил Венька на ходу.

— На площадь, — сплевывая сквозь зубы, деловито бросил Пахом.

— А что там? — не отставал Венька.

— Не знаем! — ответил Мишка Монгол.

— Брешешь! — не поверили «хорики» и побежали за нами по Московской улице.

Люди шагали по дороге как по тротуару. Дребезжа стеклами и сотрясая воздух пронзительной трелью педального звонка, прогромыхал фанерный трамвай. Неуклюже подпрыгивая на неровностях каменной мостовой, тарахтел редкий грузовик. И хотя слышен он был «за версту», шофер часто сигналил, заставляя озираться тротуарного пешехода.

Мы пробежали мимо пятиэтажки, на пожарной каланче которой трепетал на ветру красный флаг, водруженный в честь освобождения города. Перебежав улицу, мы оказались в сквере Героев, где невольно замедлили шаг.

— Миш, — спросил я у Монгола. — Ты видел, как снимали повешенных?

— А то! — ответил Монгол.

— А где они висели?

— Вон там. Видишь тополя с суками? И вон на тех липах.

— Не, Монгол, — вмешался Венька Хорик. — На липах никого не было.

Мишка обиженно засопел, чуть помолчал и презрительно бросил:

— А ты видел?

— Видел, не беспокойся. Я видел и танк, который первым ворвался в город. А возле моста его подбили…

Возле танка мы притихли. Свежевыкрашенный зеленой краской, танк стоял на земляной насыпи с небольшим наклоном, и ствол его пушки непокорно задрался вверх.

На сетчатой ограде, тоже покрашенной в зеленый цвет, висела фанерная табличка с надписью:

«Вечная память героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины».

— Весь экипаж сгорел в танке, никто не спасся, — сказал Венька.

— Может быть, они были раненые? — предположил Сеня Письман.

— Нет, — убежденно ответил Венька. — Они не захотели сдаваться. Они решили, что лучше погибнуть, чем сдаться.

От танка тянулся длинный, на полсквера, холм братской могилы. По могиле рассыпались цветы: красные бутоны тюльпанов и едва распустившиеся ветки сирени.

— Вень, это правда, что там, где сейчас могила, был ров и что расстрелянных сбрасывали туда? — спросил я.

— А то нет! Их самих заставили копать ров и расстреляли. А потом сталкивали, тех, кто остался на краю, а тех, кто был еще жив, добивали или сбрасывали прямо живыми.

— Это ты откуда знаешь? — недоверчиво спросил Самуил Ваткин.

— Оттуда, — огрызнулся Венька. — Когда наши пришли, стали вытаскивать трупы, чтобы родственники опознали, и нашли двух живых. Один потом умер, а другой и сейчас жив. А потом уже мертвых похоронили как следует и сделали братскую могилу.

— Фашисты! — с ненавистью проговорил Пахом.

Мы бежали по деревянному мосту, возведенному саперами на месте чугунного, взорванного немцами при отступлении.

Сразу за мостом, по правую и по левую стороны, тянулись старые, двухвековой давности, торговые ряды. Каменные двухэтажные строения имели множество арок с декоративными колоннами и коридорным переходом по всей длине. Штукатурка, изорванная пулями, во многих местах отвалилась, и обшарпанные здания мрачно смотрели друг на друга. За рядами, на стрелке, образованной слиянием двух рек, вместилась церковь Михаила Архангела с двумя голубыми куполами и позолоченными крестами.

Здесь почти четыре века назад указом Ивана IV основана была крепость, прикрывавшая южную границу Русского государства от набегов татар, от которой и пошел наш город.

От рядов, огибая здание театра, тараканьими усами расходились две большие улицы. От театра осталась одна коробка с пустыми глазницами окон. Но это был театр, существовал он уже 135 лет и начинался с труппы крепостных графа Каменского.

На площади играл духовой оркестр, заглушая черные колокольчики громкоговорителей, через которые в паузы врывались бравурные звуки маршей. Люди танцевали. Чтобы лучше видеть, мы, цепляясь за покореженные металлические рельсы опор и выступы в кирпичных стенах, влезли на второй этаж развалин и высунулись в оконные проемы дома напротив театра.

Море голов волновалось, затопляя площадь. Куда-то делись «хорики».

— Нашли что-нибудь поинтереснее и тихо смылись, — решил Монгол и скомандовал: — Айда в горсад!

Просачиваясь сквозь толпу, перекликаясь, чтоб не потеряться, мы вышли к деревянному мосту через Орлик и побежали к горсаду.

В горсаду кроме качелей, каруселей, танцплощадки, да открытой эстрады, на которой под баян пела толстая тетка, ничего не было, но народ шел сюда со всего города и здесь гулял до ночи, пока закрывалась танцплощадка.

Мы вышли на центральную аллею и наткнулись на моего дядьку, блатного Леху. Лexa был навеселе. Изпод кепочкимосковки с козырьком в полтора пальца рябиновой гроздью горел рыжий чуб в мелких завитках. Чуб Лехе накрутила тетя Люся, мать Сени Письмана. Леха был ее первым и последним бесплатным клиентом. На нем тетя Люся пробовала «состав». Никто из соседей не соглашался сесть под