Анна и Сергей Литвиновы - Мертвые не лгут Страница 10

Сам Барбос Аполлинарьевич считал, что именно такой и только такой язык наиболее доступен и доходчив до подчиненных. Именно на нем следует с ними изъясняться. И подведомственное ему народонаселение станет двигаться, шевелиться и делать то, что ему, генеральному продюсеру, нужно – причем в потребные ему сроки – только если неустанно его бранить, распекать и унижать.

Правда, имелось два-три человека (из интеллектуалов), с кем Барбос свой нецензурный пыл умерял или почти умерял. Интуитивно чувствовал, что в натурах, чрезмерно тонких и ранимых, его распекания способны вызвать не усиление внутреннего и внешнего движения, а, напротив, ступор или истерику. А так как эти два-три интеллектуала были генеральному продюсеру нужны (точнее, пока нужны), он себя сдерживал, наступал на горло собственной песне и вел себя с ними не то чтобы даже вежливо, но почтительно. В глубине души, правда, лелеял надежду на сладостный момент, когда эти хмыреныши перестанут ему быть потребными, и с какой тогда силой и мощью он на них оторвется! Какими только словами не обзовет и на сколько децибелов свой голос не возвысит! Ну а пока, ради интересов дела, необходимо потерпеть. Так лютый хищник, лев или леопард, в какой-то момент способен прикинуться милой кисою, которую дозволительно и с руки покормить, и за ушком потрепать.

Одним из таких персонажей, перед кем генеральный продюсер считал нужным маскироваться, являлся (пока) главный продюсер культурных программ Иван Соломонович Корифейчик. Доктор искусствоведения и кандидат филологических наук, профессор двух кафедр, он некогда вел программы на канале «Культура» и производил крайне благоприятное впечатление на свою аудиторию – в основном отставных учительниц – мягким баритоном, огромным словарным запасом, поверхностными (но кажущимися глубокими) познаниями в самых разных областях гуманитарных наук, а также зайчиками, что играли в его лысине.

– Соломоныча ко мне! – прорычал Барбос в интерком секретарше – и через три минуты перед ним явился нисколько не запыхавшийся Иван Соломонович. Хозяин кабинета залучился, даже встал ему навстречу, увлек за специальный столик с диванчиком, предназначавшийся для беседы как бы с равными. Осведомился: «Чай, кофе?»

– Нет, благодарю вас, Борис Аполлинарьевич, потребную на сегодня дозу кофеина я уже принял.

– Все считаете да рассчитываете! Здоровьечко свое драгоценное бережете! Правильно, правильно! Вы нам очень нужны – были, есть и будете!

– Приятно слышать из ваших уст столь высокую оценку моего скромного труда. Постараюсь оправдать ваше высокое доверие.

«Еще бы не оправдать, жопа ты с ручкой! – подумал про себя Барбос Аполлинарьевич. – Когда ты у меня триста штук в месяц гребешь! Давай, интеллектуал хренов, отрабатывай!» – А вслух промолвил нечто похожее по смыслу, но чрезвычайно отличное по лексике и интонации:

– Собственно, я потому вас и пригласил, что только вы, со свойственными вам познаниями и сметкой, способны придумать, разработать и запустить на нашем канале передачу, которая стала бы украшением культурного спектра и достойно конкурировала, используя имеющиеся у нас технологии, с аналогичными программами: «Культурной революцией», к примеру. У вас по этому поводу появились какие-то наработки?

– Да, благодаря вашему мудрому и тактичному руководству, – проблеял Соломонович, – мне удалось продумать концепцию подобного шоу.

– Ну-ка, ну-ка, – изобразил поощряющую заинтересованность генеральный продюсер.

– Думаю, основываясь на технологии, которая стала главной фишкой (как выражаются молодые) нашего канала, мы могли бы предложить почтенной публике ток-шоу, продолжительностью пятьдесят две минуты, с двух-трехминутными вставками культуртрегерского содержания, которые поясняли бы суть и интригу происходящего. Вести программу, – скромно потупился Корифейчик, – мог бы я сам.

«Конечно, ты сам, кто же еще, козел ты драный!» – подумал Барбос Аполлинарьевич, а вслух проговорил:

– Да, это прекрасно, но в чем суть?

– Видите ли, в интеллектуальной истории России имеется множество загадок. К сожалению, изобретение профессора Остужева, как мы знаем, ослабевает по мере проникновения в глубь веков, однако и на достаточно приближенном к нам временно́м горизонте имеется немало событий и явлений, которые волнуют пытливый ум передового отечественного зрителя.

«Ну-ка, ну-ка, – помыслил Барбос, – что, по-твоему, волнует и интересует нашего лежащего на диване и почесывающего пузо зрителя?»

– К примеру, – продолжал разливаться Соломонович, – загадка «Тихого Дона».

«Ну, ты сказал! Прям как в воду пернул».

– Доныне остается неизвестным, кто и при каких обстоятельствах написал этот роман, ставший одной из вершин отечественной словесности двадцатого века. Представьте себе программу, посвященную этой теме. В начале, во время ток-шоу в студии, а также благодаря коротким поясняющим сюжетам и включению с места жизни товарища Шолохова, из станицы Вешенской, мы ставим проблему и рассказываем о ней. Например, о версии Солженицына, заключающейся, как известно, в том, что Михаил Александрович присвоил себе найденный в ходе Гражданской войны почти законченный роман белого офицера Федора Крюкова. Расскажем и о версии, что роман написал Николай Гумилев – его, дескать, не расстреляли в двадцать первом году в Петрограде, а переправили на Дон, где он секретно Шолохову помогал…

– Ишь ты! – изумился Чуткевич. Гумилева он знал и уважал, даже пару строк со студенческой скамьи помнил, про озеро Чад и жирафа. Однако о подобном полете фантазии – ЧК, дескать, сделала поэта «литературным негром», чтобы «Тихий Дон» писать, – он слышал впервые.

– Да-да! Есть даже фотография: Гумилев и Шолохов на рыбалке. Очень похожи на оригиналы! Фото тоже продемонстрируем. Затем последует разговор в студии. На него пригласим филологов, специалистов по Шолохову. Мариэтту Чудакову можем позвать, Диму Быкова – у него тоже своя версия по «Тихому Дону» имеется. Актеров подтянем, для оживляжа и чтоб кадр украшали – из нового сериала «Тихий Дон» кого-нибудь посексапильней, и из старого. Быстрицкую, может, уломаем. Так постепенно подогреем интерес и подведем зрителей к кульминации, можно сказать, коде: прямому включению с самим Михаилом Александровичем. Профессор Остужев говорил мне, что ныне технически возможно обеспечить сеанс связи продолжительностью даже до десяти минут! И тогда мы зададим товарищу, гм, призраку-Шолохову простой вопрос: было или не было? Он ли самостоятельно является автором романа, удостоенного Нобелевской премии, или все-таки имел место плагиат?

Барбос не счел нужным скрывать своего скепсиса.

– Товарищ Шолохов почти пятьдесят лет врал всем (если допустить, конечно, что автор не он и он действительно врал). И вы думаете, что сейчас, в результате даже десятиминутного включения с того света он вдруг возьмет и перед всеми прилюдно расколется?

– Но профессор Остужев утверждает, что, согласно его исследованиям, духи не могут врать! Они всегда и все время говорят правду и только правду!

– А он проверял? Он что, на детектор лжи их, что ли, сажал?

– Значит, вы, Борис Аполлинарьевич, считаете, что гости из загробного мира способны лгать?

– Врут – все, – довольно мрачно процитировал Чуткевич известный сериал.

– Но, может, и тем лучше! Пусть призраки тоже лгут! И тогда Михаил Александрович в интимнейшей беседе с Землей заявит нам, что – да, именно он является единственным, безраздельным и непосредственным автором самой знаменитой своей книги. Правда это или нет – дело десятое. Главное – он это сам произнесет! На всю страну. Кода! Кульминация! Вся телепублика заходится в пароксизме патриотизма! Нет, нет, не врал великий русский прозаик! Зря на него возводили напраслину различные явные и скрытые недоброжелатели! Диссиденты и антисоветчики! Все писал он сам, своей юной, гениальной, двадцатитрехлетней рукой!

Лицо Барбоса стало выражать крайнюю степень неудовлетворенности. Если бы его таким увидела его секретарша Инна – да что секретарша, любой сотрудник его телекомпании, – он или она непременно затрепетали бы. Воистину затрепетали бы, и было отчего. Потому что за подобным выражением лица следовала вспышка гнева, сопровождающаяся порой полетом попавших под руку предметов или даже физическим воздействием. Но в том-то и штука, и это являлось оборотной стороной хорошего к интеллектуалам отношения, что Корифейчик генерального продюсера, находящегося в состоянии настоящего гнева, до сих пор просто не видел. И не знал, как тот может словесно высечь – а иной раз и зуботычину дать. Поэтому специально для него Борису Аполлинарьевичу пришлось пояснить ситуацию вербальным способом, причем выбирая лишь высококультурные выражения:

– Ах, Иван Соломонович, Иван Соломонович! Вся ваша идея, весь стержень, концепция – выше всяких похвал. Согласен, со всем согласен. И само ток-шоу, и состав гостей, и прямые якобы включения из Вешенской, и изящная подводка, и кода с участием так называемого духа – прекраснейшее наполнение, или, говоря современно, контент! Году в семьдесят девятом прошлого века цены бы не было подобной передаче! Но мы-то! Мы с вами! Мы, к сожалению, живем сорок лет спустя! В девятнадцатом году века двадцать первого! И проблемы, которые волновали наше былое высококультурное советское общество семидесятых-восьмидесятых годов, давно перестали, к глубочайшему сожалению, колыхать, – колыхать было жаргонным словом, но употребил его генеральный продюсер намеренно, чтобы хоть как-то оттенить свои медоточивые, высокоинтеллигентские речи, – да, колыхать теперешнюю публику. Ну, Шолохов. Ну, «Тихий Дон». Ну, сам написал или у друга-казака скоммуниздил. Или даже Гумилев ему помог. Кого это сейчас, дорогой вы мой Иван Соломонович, по большому счету волнует? Ну, вас. Ну, меня. Ну, двух-трех литературоведов и пару преподавателей филфака на пенсии. Ну, запустим мы эдакую передачу. И получим рейтинг – вы знаете какой? Хрен целых и хрен десятых. Все наши зрители еще в первой части программы, даже несмотря на вашу всепобеждающую харизму, убегут от нас к Малахову, Корчевникову или на шоу «Давай поженимся». Словом, вы на меня не обижайтесь, но сама идея передачи – да, Иван Соломонович, хороша. А вот конкретная тема с Шолоховым, вы меня простите, никуда не годится.