Из дневников Босоногого мага (СИ) - DOBROmood Страница 11

— Мори, — голос эльфийки. — Опусти. Прошу, давай поговорим. Ты просто запутался.

Она обращалась к парню нежно, почти ласково. Дальше Ма’Ай не видел, что произошло, лишь услышал, как что-то глухо упало на пол. В поле его зрения появилась Ашран в платье сплошь залитым кровью. Её насквозь пронизывало древко похожее на копье, слегка поморщившись, она потянула, вытаскивая его из своего тела, и равнодушно откинула прочь. Деревянным звуком оно откатилось прочь. Она прошла мимо, лишь мельком, глянув на Ма’Айя.

— Мори, Мори… — донеслось до него. В ее словах чувствовалась горечь. — Ну, зачем?

Вскоре она вернулась к Ма’Айю, освободила его от пут. Они оба молчали. Он сел, растирая затекшие руки.

— Ты как? — спросила она.

— Я все помню, — объявил он.

— Подожди. Не двигайся, — приказала она, и приложив руки к его ранам, закрыла глаза.

Он почувствовал приятное тепло, и как боль уходит. Она лечит его, догадался Ма’Ай. Парень по имени Мори лежал рядом на полу. Из его живота торчал кинжал. Лужа крови растекалась под ним.

— Это нож из квебрита — проклятой стали межмирья. Раны от него нельзя вылечить. Они не заживают.

Он осмотрел ее платье, сплошь покрытое рваными дырами с белевшей кожей внутри них.

— Ты себя вылечила тоже?

— Что же мне с тобой делать? — задумчиво протянула эльфийка, игнорируя его вопрос и спросила, обращаясь к нему: — Ма’Ай, сколько тебе лет?

— Двадцать.

— Совсем мальчик, — отметила она, прежде, чем сказать. — Однажды я умерла и с тех пор не могу умереть. Поверь мне, я хотела. Я живу уже столько, что сбилась со счета еще тогда, когда уже не считала время годами.

В ее глазах он увидел не только теплоту по отношению к нему, но и мерцание тоски. Похожая тоска охватывала его при мыслях о родной деревне и семье. Нет! Он ошибся. Это некое другое чувство, которое Ма’Ай не мог осознать до конца. Словно она много-много раз уже видела подобное тому, что произошло в этом подвале сегодня. Это не тоска, а усталость от самой жизни. Ашран выглядела так, будто ей очень-очень плохо и тошно от самого её существования, и она задыхается внутри себя. Смысл жизни — очень коварная конструкция. Он как воздух, пока есть, его не замечают. Сил нет сказать, какое горькое чувство захлестнуло его, и он порывисто прижал ее к себе, утешая. Если и есть оправдание его собственной жизни, решил он, то это помочь другому, чтобы он не так мучился:

— В жизни нет никакого смысла. Смысл в том, чтобы найти себе, чем заняться, — произнес он.

— И откуда в юной голове столь глубокие мысли? — тихо произнесла эльфийка, уткнувшись лбом в окровавленное плечо Ма’Айя,

— Они не мои, так говорит За’Ар, — признался тот. Ему показалось, Ашран плачет и старается делать это беззвучно, поэтому продолжил говорить то, что приходило в его голову, позволяя ей выплакаться. — Она любит раздавать советы. Ты, если захочешь, можешь обучить меня магии, например. Эгоистично с моей стороны, но я бы очень хотел сделать это моим смыслом. Эгоист — это человек, который думает только о себе. Это тоже говорит За’Ар. А Шива обзывает так любого, кто не делает, как она хочет…

Когда они вернулись в лабораторию, на ночь глядя, с головы до ног покрытые запекшейся кровью, Румпель позволил себе заметить, что все предсказуемо, учитывая помешательство Мори. И выглядел он при этом не особо опечаленным. О событиях, произошедших в ту ночь, они с Ма’Айем больше не разговаривали. Не обсуждали они и смерть Мори, так же, как и признание Ашран в бессмертии. Честно сказать, Ма’Ай и не горел желанием поднимать эти темы. Он предпочел воспользоваться советом За’Ар и сделать вид, что ничего такого не было.

Во всем этом была и положительная сторона. Ашран разрешила не только посещать свою лабораторию, но удумала открыть лавку мага Белого королевства в городе, чем привела Ма’Айя в ужас. Он сомневался, что ему хватит представительности и таланта изображать из себя опытного мага. Она лишь отмахивалась, заявляя, что ему не стоит об этом беспокоиться, мол, люди не умеют отличать настоящие вещи от ненастоящих. Она приступила к его обучению, но, к сожалению, он не был талантливым учеником. Обнаружились огромные провалы в его знаниях, которые приходилось заполнять Румпелю.

— Известно ли вам, молодой человек, — вещал тот, чем-то напоминая старика Ва’Но, что обучал детей письму в их деревне. Румпель также сцеплял руки за спиной, важно расхаживая под взором безглазого дракона, но, в отличие от старика Ва’Но, записи делал не на песчаном полу, а в воздухе светящимися знаками. — Знающие люди называют мир, окружающий нас, и все земли, известные нам — Айёлом, миром трех Лун…

— Почему…? — не успевал Ма’Ай озвучить свой вопрос, как его рот запечатывался заклинанием тишины, и его прожигал возмущенный взгляд умного мужа.

— Румпель, ты слишком строг к нему. Порой, мне думается, никто не знает в мире столько, сколько не знает он, — приходилось вмешиваться Ашран. Легким прикосновением к его губам она снимала заклинание, позволяя задать вопрос.

— Почему три? Их же две.

— Когда произошло столкновение миров, некоторые из них имели луны. Доподлинно известно о белой луне в твоем королевстве и красной эльфийской луне. Каждую ночь на небо выплывает еще одна, черная, как сама ночь, и видимая лишь эльвирам. К тому же Айел считается миром погибших богов, — пояснила Ашран и замерла, задумчиво потирая подбородок пристально глядя на Ма’Айя. — В этом мире ничто не может исчезнуть бесследно, мир до сих пор сотрясается. И сила богов тоже должна остаться…

Она прервала свою речь, будто вспомнив о чем-то важном, и убежала в кабинет. После этого к его занятиям добавились вылазки в горы, окружавшие Верлиоку. Там ему было велено медитировать, то есть учиться концентрировать размышления, погрузившись в свои внутренние ощущения. Ма’Ай искренне старался быть прилежным учеником, но его мысли против воли возвращались к Ашран. Тогда он наблюдал за ней из полуприкрытых ресниц. Она ожидала его, сидя в повозке в любимой позе — поджимая под себя ноги. Ашран предпочитала простые платья с длинными рукавами теплых цветов, сейчас это был оттенок светло-горчичного цвета. Длинные волосы, по обыкновению собранные в хвост, трепал легкий ветер. Руки сложены на коленях, глаза прикрыты. Ма’Ай лишь гадал, о чем она могла думать с таким умиротворенным выражением лица. Солнечные лучи отражались от её светлой кожи, придавая золотистое сияние. Он любовался ей не из плохих побуждений, а по типу того, как когда-то в детстве любовался статуей богини Анкалиме.

«Анкалиме — белая богиня, а Ашран — золотая богиня» — заключил Ма’Ай.

Незаметно для него прошло почти два месяца. Ма’Ай оставил работу в охране города и стал учеником Ашран. Они довольно ладно общались. Ма’Ай беспрекословно слушался эльфийку, выполняя все её поручения. Она в свою очередь заботилась о нём, как о ребенке, чем иногда невольно смущала. Если он задерживался в лаборатории допоздна, Ашран разрешала оставаться на ночь на длинном и широком диване в ее кабинете. Как оказалось, на втором уровне находились её покои. Помимо обучения, они могли вести беседы о чём угодно, иногда под столь полюбившееся ему эльфийское вино.

Всё чаще днём они обедали в «Сказках русалках», где к ним присоединялись Холгун и Румпель. Румпель чаще выглядел задумчивым и, несмотря на строгость в обучении, к Ма’Айю относился довольно тепло. Даже всегда чем-то сердитый Холгун почти не сердился на Ма’Айя, лишь изредка вздыхал, замечая, что простота хуже воровства.

В один из дней, когда они обедали, к их столику подбежал мальчишка. Он был одет в домотканые брюки и рубашку, в накинутом сером плаще с гербом одной из приютских школ. Ма’Ай видел таких. Их было довольно много на улицах города. Приютские школы зарабатывали на доставке писем и посылок по городу. С лёгким поклоном он вручил Холгуну записку и, получив монетку за работу, удалился.

— Что там? — поинтересовалась Ашран. Холгун развернул записку, и быстро пробежав глазами по тексту, озвучил: