Хроники Чёрной Земли, 1928 год [Практикант; Вий, 20-й век] - Василий Павлович Щепетнёв Страница 11

Он выбрался на свежий воздух. О чем говорили внутри не разобрать, даже если слушать, но он не слушал. Что ему чужие дела, у него свое есть. Проводу на глаз выходило много, действительно, придется на самую верхотуру лезть, раз обещался. Зато Москву принимать будет, Ленинград, Киев.

Скучать Никифорову не пришлось, Василь вышел скоро. Смурной какой-то, но — собранный, напряженный.

— Пошли, — и до середины дороги молчал. Никифоров тоже не горел желанием болтать. О чем, да и зачем?

Наконец, Василь очнулся от дум.

— Уходят. Понимаешь, когда они рядом, спокойнее было.

— Спокойнее?

— Да. Я ж говорил, тревожно у нас. На вид — благодать, а под поверхностью такое копошится… Контра, кругом контра засела, притаилась. Так это пока силу чует. А дашь слабину, враз и повылазит. Общее хозяйство, оно только бедному и глядится. И то не каждому, а тому, кто с понятием. А у нас бедняков в селе мало, слаба основа… И тех запутать, запугать норовят.

— Запугать?

— Ну да. Народ темный. Ночью коту на хвост наступят, а потом месяц про черта рассказывают. Мужики, что бабы стали…

— Кот, он такой… как заорет… — Никифоров решил, что Василь проверяет его. Наверное, Фимка рассказал. Или даже Василь проверял его таким образом — подговорил Фимку, тот и куролесил ночью. — А бояться, конечно, глупо.

— Еще бы. Через их бабьи страхи все и происходит.

— Что происходит?

— Да ерунда, с одной стороны если смотреть. А пристальнее — так против нашей власти агитация. Боятся коллективизации, вот и стращают, — Василь определенно не желал вдаваться в подробности, переводил на обиняки. Как хочет. Очень, можно подумать, нужно Никифорову знать местные сплетни.

— Я радио займусь? — они уже шли по селу.

— Радио?

— Да, да… Вернее… Погоди. Сейчас не нужно. Потом, после похорон.

— Как скажете, — зачем тогда было затеваться? Ах, да, провод. Кабы сегодня не взяли, неизвестно, удалось ли где вообще раздобыть его. Уходит Красная Армия…

У самой церкви Василя перехватили:

— Вас в сельсовет… — запыхавшаяся Клава на Никифорова и не глянула. Наверное, так и нужно. Но стало обидно.

— Я подойду, — пообещал Василь.

Подойдет? Никифоров смотрел вслед. Клава что-то говорила, обрывки слов долетали до него, но он не вслушивался.

Не обернулась. Никифоров побрел в гору. Кабыздох подбежал, вильнул хвостом. В кармане завалялся кусочек хлеба. Жри, пес. За верность.

Кабыздох вежливо взял хлеб в зубы, отнес в сторонку, положил на траву. Зажирел, зажирел, псина. Или, напротив, хочет продлить удовольствие.

Последнее оказалось верным. Кабыздох, проглотив хлебушек, просто запел от счастья. Ну, будет, будет. Больше ничего нет. Он пошел дальше.

— Не ходи туда, милок. Не ходи! — внезапно появившаяся из кустов бабка попыталась перегородить путь.

— Это почему?

— А плохо будет, плохо… — от старухи тянуло вином. Ай, бабка, молодец.

— Ничего, — он обогнул ее, та что-то забубнила, но Никифоров не слушал. А, может быть, она нарочно? Пугает, отваживает молодежь? Ерунда. Кто такую слушать станет…

Больше ему никто не повстречался. Ничего, скоро люди пойдут, скоро. Радио слушать, газеты читать. Библиотеку откроют, пусть сначала и небольшую. А кинопередвижка приедет, толпой повалят.

В церкви никого не было. Кроме, разумеется, усопшей (сейчас Никифоров решил звать ее так — «усопшая»). Куда же подевался почетный караул? Эх, деревня, деревня…

Он прошелся, прикидывая, где можно будет установить радио. Собственно, он церковь-то и не смотрел толком. Келья — налево, а направо что?

Направо — тоже коридорчик, двери по бокам вели в пустые клетушки. Пустые, а решетки на окнах — дай будь. В конце коридорчика — лестница. Широкая лестница, что в училище. Шла она вниз. В подвал? Он спустился. Темновато будет, да. В полумраке он двигался медленно, боясь споткнуться обо что-нибудь. Убирали, но до конца не убрали. Полно хламу.

Уже почти в полной темноте он натолкнулся на дверь — массивную, кованную. Никифоров попробовал толкнуть. Странно. Показалось, будто подалась она, подалась и тут же вернулась на место, словно навалились изнутри, прикрывая. Да нет, ерунда. Он толкнул еще раз, но — вполсилы, почему-то не очень и хотелось ее открывать. Нет, не дрогнула. На ключ, верно, заперта.

Он поднялся наверх.

— Ты… Ты где был? — Василь смотрел на него сердито и встревожено.

— Просто…

— Нет, я не к тому. Ходи, конечно, где хочешь. Хозяин здесь. Я только подумал, что ты ушел, убежал.

— Убежал? — Никифоров удивился. Чего-чего, а бежать… — Зачем?

От кого, скорее, но он не сказал вслух, удержался.

— Вот и я думаю, что такой парень, как ты, не побоится бабьих страхов.

— Каких это?

— Пойдем, — вместо ответа заторопил его Василь. — Голодный же весь день, харчеваться будем.

Но пошли они не наружу, а в келью.

— Здра… Здравствуйте, товарищ Купа! — этого Никифоров ждал меньше всего.

— Садись, — махнул рукой товарищ Купа. Сам он устроился на лежаке, сидел прямо, не прислоняясь к стене. Никифоров сел на табурет. Василь поднял откуда-то сумку, водрузил на тумбочку.

— Ну, пора бы и подзакусить.

Говорил он как бы шутливо, но ни Никифоров. ни товарищ Купа не отозвались улыбками. Да и с чего улыбаться?

— Еда настоящая, добрая, еда простая! — приговаривал Василь, раскладывая припас.

Настоящая, настоящая еда. Казанок теплой вареной картошки, сало, лук, домашний сыр, малосольные огурцы, еще что-то. И — штоф виноградной водки.

— Ты ешь, ешь!

— А вы?

— Разве компанию составить… — Василь отщипнул кусочек хлебца и начал неспешно жевать.

Товарищ Купа не шелохнулся.

— И выпить молодцу не грех, — плеснул из бутылки Василь. — Будем!

Никифоров хлебнул и закашлялся. Смерть-водка!

— Закусывай, закусывай!

Стало приятно, добро, еда показалась необыкновенно вкусной, хотя спроси его, что за вкус — не ответил бы.

— Здоровый мужик и есть должен здорово, — подкладывал еду Василь. Никифоров благодарно промычал, давясь куском толстой жареной колбасы.

— А теперь повторим!

Водка пришлась по душе, взбодрила, ожгла.

— Ну, вот что, — товарищ Купа заговорил, и Никифоров почувствовал — захолодало, что ли. Впрочем, водка грела хорошо, основательно.

— Вот что, — повторил товарищ Купа. — Ты — человек наш, Василь за тебя ручается.

— Наш. Весь в батьку. Я с батькой его — хоть в пекло готов был.

— Дела деревенские ты представляешь.

— Да, да, конечно, — закивал Никифоров.

— Много нечисти кругом, мрази. Плюнь — в гада попадешь. Дочь… Дочь убили, и теперь… — голос его пресекся, он остановился перевести дух.

— Ты… Вот, полегчает, — подал стакан Василь, но товарищ Купа отвел его руку.

— Не время. После. Вот, парень, какие дела. Мало, что убили, так опорочить мертвую хотят. Мы ей похороны готовим, наши, большевицкие, а они слухи распускают, баламутят народ. Ты, чай, слышал?

— Нет.