Джозеф Финдер - Дьявольская сила Страница 12

Мур положил ногу на ногу и, откинувшись на спинку кресла, сказал напрямик:

— Ну-ка, выкладывай, зачем пожаловал сюда. Догадываюсь, что по телефону мы об этом говорить не могли.

Конечно же, не могли, подумал я, не имея телефона, надежно защищенного от подслушивания. ЦРУ лишало таких привилегий всех, уходивших в отставку, даже с такого высокого поста, который занимал Эдмунд Мур.

— Расскажите мне про Александра Траслоу, — попросил я.

— А-а, — удивился он, и брови его поползли вверх. — Догадываюсь, ты выполняешь для него какую-то работу.

— Обдумываю такую возможность. Дело в том, Эд, что я влип в беду с финансами.

— Как это?

— Вы, вероятно, кое-что слышали о маленькой компании в Бостоне под названием «Фёрст коммонуэлс».

— Кое-что слышал. Попалась на махинациях с отмыванием денег наркомафии или что-то вроде этого?

— Да, с этими махинациями. Компанию прикрыли. Вместе со всеми моими ценными бумагами и наличностью.

— Глубоко сочувствую.

— И тут вдруг Корпорация Траслоу сделала мне довольно лестное в смысле денег предложение. Мы с Молли получили бы ссуду.

— Но ведь ты занимаешься правовыми вопросами интеллектуальной собственности и патентов… или как там их называют?

— Совершенно верно.

— На мой взгляд, Алексу скорее понадобились бы услуги какого-то…

Он прервался на минутку, чтобы отхлебнуть еще немного портвейна, а я в этот момент воспользовался паузой и закончил:

— Какого-то более ушлого знатока по части прятать деньги в хранилищах за границей?

Мур чуть-чуть улыбнулся и, согласно кивнув, продолжал:

— А может, ты как раз-то ему и нужен. У тебя репутация одного из лучших и многоопытных оперативников в области…

— И непредсказуемого, и вы это знаете, Эд.

«Непредсказуемый», как я знал, было одно из многих прозвищ, которыми наделили меня в разведуправлении коллеги и начальники. Ко мне относились с опаской, удивлением и даже порой с недоумением. Работа у меня была не кабинетная, а оперативная, живая, но в то же время порой даже опасная для жизни. Вот тут-то как раз и пришлись кстати отрицательные черты моего характера. Кое-кто считал меня бесстрашным, но это не так. Те, кто полагал, что я скорее бесшабашный, были ближе к истине.

В действительности же Бен Эллисон становился жестоким и безжалостным только при определенных обстоятельствах. И эти качества зачастую выбивали меня из колеи, я знал это, и в конечном счете именно из-за них-то мне и пришлось уйти из ЦРУ.

Перед назначением в Париж меня направили на стажировку в Лейпциг, чтобы обвыкнуть и набраться кое-какого опыта. Приехал я туда под прикрытием диппаспорта торгового атташе. В числе первых заданий мне поручили допросить одного довольно пугливого осведомителя — советского солдата из дислоцировавшейся поблизости воинской части — и обеспечить ему надлежащую безопасность. Поручение возложили на меня, потому что я изучал в Гарварде русский язык и прилично говорил на нем. Я выполнил задание без сучка без задоринки и был вознагражден — получил более серьезное, но и гораздо более опасное задание.

Мне поручили перебросить из Лейпцига в Западную Германию одного физика — перебежчика из Восточной Германии. В «мерседесе», в котором я сидел за рулем, за задним сиденьем был устроен специальный тайник, где и спрятался этот физик.

На пограничном пункте, где мы проходили обычную проверку, восточногерманские пограничники запустили под днище автомашины специальные устройства с зеркалами, чтобы удостовериться, не прячется ли там кто-нибудь из немцев, пытаясь убежать из своей несчастной страны. По ту сторону нас уже ожидал представитель западногерманской разведки. Я спокойно прошел паспортный контроль и уже мысленно поздравлял себя с блестяще выполненным заданием, как вдруг этот разведчик высунулся и приветственно помахал мне рукой. Кто-то из восточногерманских пограничников опознал его и, само собой, обратил внимание на меня.

Внезапно из будки выскочили трое, а затем еще семеро полицейских ГДР, и окружили мою машину. Один встал впереди и, вытянув руку, дал мне команду остановиться.

И вот я сидел за рулем и думал о маленьком физике, который, скорчившись в три погибели, без воздуха, обливаясь потом, замер в крохотном потайном отсеке, устроенном между задним сиденьем и багажником. Думал, так сказать, о своем бесценном грузе. Физик был храбрый мужчина. Он рисковал жизнью, собственно, ни за что — мог бы и так спокойно перейти границу.

Я улыбнулся, глянул влево, вправо и вперед. Загородивший мне путь полицейский самодовольно усмехался, потом я узнал, что он был офицером восточногерманской службы безопасности — штази.

Меня взяли в кольцо, классическое кольцо, применяемое при задержании, мы изучали эту тактику в Кэмп-Пири. Тут окруженному остается только сдаться. Ставить под угрозу жизнь других, а тем более убивать, никак нельзя — слишком серьезные могут быть последствия.

И вот в этот момент на меня что-то нашло. Леденящая душу злость волной окатила меня — ну прямо как тогда, когда я сломал челюсть инструктору по военной подготовке. Я почувствовал себя так, будто оказался в ином мире. Сердце билось ровно, лицо не побагровело, я оставался внешне спокойным, но меня охватило дикое желание убивать.

Разрывай оцепление, приказал я себе, ломай его.

И я до отказа нажал педаль газа.

Никогда не уйдет из моей памяти лицо офицера штази, возникшее впереди, перед ветровым стеклом. Челюсть у него отвисла от ужаса, в глазах промелькнуло неверие в собственную гибель.

Безучастно, с ледяным спокойствием змеи смотрел я вперед. Все представлялось мне как в замедленной съемке. Глаза офицера встретились с моими, в них четко читался ужас. А в моих он увидел полное равнодушие. Не злость, не отчаяние, нет — только ледяное спокойствие.

С жутким глухим стуком машина ударила офицера, и его тело взлетело на воздух. Последовал град автоматных очередей, но я уже пересек границу и доставил «груз» целым и невредимым.

Потом мне, само собой, дали в Лэнгли хорошую взбучку за «ненужную» и «безрассудную» выходку. Но начальство все же нашло способ выразить мне поощрение. Ведь в конечном счете я переправил физика, не так ли?

Однако в итоге от всего пережитого я вынес не чувство удовлетворения от выполненного задания и не гордость за проявленный героизм. Во мне надолго остались горечь и неприязнь к самому себе. Когда я пересек границу, то примерно с минуту действовал как бездушный автомат и умудрился врезаться прямо в кирпичную стену, правда, не получив ни царапины.