Площадка (СИ) - Третьяков Михаил Страница 14

Когда мы вошли в НИИ, я даже как-то растерялся. Какие-то незначительные детали, которые не воспринимаешь разумом, а только на уровне ощущений, сложились в некую картинку, от которой повеяло мрачной сыростью старого подвала. На вахте вместо почти незаметной привычной вахтерши сидел мужчина с красной повязкой на руке, на которой была нарисована молния.

— Ваши документы?

Я достал удостоверение.

— Нет, не эти.

— Других у меня нет.

— Нужен электронный пропуск, который выдавали на сегодняшней летучке.

— Ну, такого пропуска у меня нет.

— Значит, я не могу вас пустить в здание института.

— Как не можете?

— Указание директора.

— Я работаю здесь больше пятнадцати лет, а вы, судя по всему, трудоустроились только сегодня.

— Нет пропуска, значит, и пройти вы не можете.

Я не сторонник решения вопросов при помощи конфликтов. Разум всегда побеждает силу. И в этот раз я тоже не стал спорить и тратить свои нервы, доказывая, что я не верблюд гималайский, а просто набрал шефа.

— Алло, Сергей Иванович! Тут вахтер какой-то новый.

— Не вахтер, а комендант, — поправили меня.

— Комендант не пускает нас с Аней без пропуска, а у меня образцы, и, вообще, хочется доделать работу и ехать домой. Мы и так работаем с самого утра.

На столе коменданта зазвонил красный дисковый телефон. Я не видел таких аппаратов уже лет двадцать и признаюсь, что даже не сразу сообразил, что это именно телефон. Однако вспомнил, что среди завалов Жоры видел несколько таких моделей. Видимо, в институте дела шли совсем плохо, если в ход пошли старые запасы списанного оборудования.

Комендант рысцой подбежал к аппарату. Несколько раз повторил «да» и нажал на кнопку на столе, махнув нам рукой. Мы наконец-то попали домой. Почему я сказал — «домой»? Да потому, что на работе я проводил большую часть своего времени, а дома только готовил завтрак, еду на обед, мылся и спал. Работа не давала появиться в моей жизни свободному времени, но, если бы даже оно появилось, чем бы я его занял?

Я не очень-то склонен к алкоголю; сказать по правде, мне не нравятся крепкие напитки. Оставались еще наркотики — но это уже ни в какие ворота не лезет — и компьютерные игры. В общем, альтернатив, как провести свободное время, не так уж и много, а на моей работе все время приходилось сталкиваться с новыми задачами и решать старые. Больше всего мне нравится период исследований. Не когда ты планируешь эксперимент, обычно уже подозревая, к каким выводам придешь и что получишь, ибо эксперимент нужен именно для того, чтобы подтвердить твои умозаключения. Не когда собираешь данные и проводишь измерения, чтобы набрать статистически значимое количество материала, подтверждающего или опровергающего твою гипотезу. Мне нравится момент обработки — когда ничего вроде не значащие цифры во всей своей совокупности рисуют перед твоим мысленным взором картинку объективной реальности.

Мы дотащили все наши образцы на этаж, и я наконец-то упал в свое кресло. Очень хотелось помыться и принять горячий душ. Вещи пропитались сыростью, от которой никак нельзя было избавиться. Я включил масляный обогреватель с вентилятором. Аня села на один из стульев, стоящих возле стены. Надо сказать, что такое расположение этих трех стульев неслучайно в моем кабинете: иногда в обед на работе меня клонило в сон. Я, конечно, считал, что виной всему дождь, но, скорее всего, это было связано с нашим безумным графиком. В общем, эти самые стулья частенько выполняли роль кровати. После полевой работы меня всегда тянуло поспать, но не мог же я спать при Ане! Что она подумает про меня? Ладно там про меня, но какое мнение у нее сложится об ученых вообще? Именно поэтому мне и пришлось заказать для себя мозговыносительный эспрессо.

Аня уже работала на таком же приборе, поэтому для выполнения анализов — измерения содержания токсичных микроэлементов в воде — не требовалось моего присутствия. Я решил наведаться в каморку Жоры.

За все время моей работы в институте это был первый на моей памяти случай, когда дверь Жориного кильдима оказалась закрытой. Произошло что-то экстраординарное, что-то невозможное, и я понял, что чувство, возникшее у меня на входе в институт, не было мимолетным ощущением беды.

Я поднялся на четвертый этаж в лабораторию адаптивных систем земледелия. В кабинете, как всегда, сидел Камал.

Сколько интересных людей работает в институте! Есть, конечно, здесь и посредственности, о которых не хочется вспоминать, но про этого человека нельзя не упомянуть. Несмотря на смуглый цвет кожи, это была «белая кость» нашего храма науки. Высокий, статный, с идеально правильными чертами лица, темными карими глазами, Камал завоевал мое теплое расположение своей порядочностью и твердостью. Он никогда ни у кого ничего не просил и всего добивался только собственным трудом. Еще в нем меня поражала неувядающая любовь ко всем растениям. Даже сейчас, когда я зашел в кабинет, он брызгал из пульверизатора листья лайма, который выращивал в деревянной кадке, и заботливо протирал их сухой тряпкой.

— Привет.

— Привет, как дела?

— Нормально. Ты Жору не видел?

— Ты что, не в курсе? Его после летучки скорая забрала.

— Что случилось?

— Сердце прихватило. Но этого стоило рано или поздно ожидать. Кофе будешь?

— Можно.

— Посмотри, какой красавец у меня растет, — с гордостью произнес Камал, показывая мне плод, который с трудом помещался в его ладони и совершенно непонятно каким образом удерживался на ветке растения.

— Камал, я просто поражаюсь, что ты творишь с растениями, — тебе надо к нам в лабораторию.

— Нет, это не мое — сидеть за приборами и пробирками. Я больше в поле люблю работать.

— Ну, смотри, если соберешься переходить, я перед шефом словечко-то замолвлю.

Камал насыпал в чашки молотый кофе и залил кипяток из самовара, накрыв чашки блюдцем. Наверное, может показаться странным, почему это я согласился выпить кофе, ведь не так давно я уже это сделал. Но отказываться от кофе, который предлагал Камал, никак нельзя, этого в нашем институте никто и никогда не делал — и не потому, что он крайне редко его предлагал, а совсем по другим причинам.

Родился Камал высоко в горах, где толком никогда не занимались никаким земледелием. Но кофе, рассыпанный по нашим чашкам, выращен был в этой самой лаборатории. Плоды собраны и просушены, зерна извлечены и очищены. Далее Камал обжаривал их и затем размалывал в ручной кофемолке. Сами понимаете, что когда тебе предлагают кофе, сделанный таким образом, отказываться от него не просто глупо — это верх неуважения к человеку.

Заключительная стадия приготовления была связана с заливанием горячей водой, и вот именно здесь ключевым элементом выступал самовар. На самом деле все дело заключалось в носике, который находится выше уровня скопления оседающей накипи. Именно это свойство самовара и придавало тот самый неповторимый и особенный вкус воде, а следовательно, и всем напиткам, приготовленным таким образом.

— Что было на летучке? — поинтересовался я.

— Все собрались в актовом зале. Зашел директор. Сел на свое место на сцене в президиуме, а затем полчаса разглагольствовал о трудовой и профессиональной дисциплине. Честно сказать, я не могу тебе точно воспроизвести, что он там говорил, но самое главное, что я уловил, — это то, что теперь поменяется все. Рабочее время жестко регламентировано. Вход и выход по электронным пропускам. На всех входах с сегодняшнего дня установлены и будут работать камеры. Сказал, что в сложившихся условиях необходимо превратиться в единый организм, и только тогда мы сможем выжить. Затем на сцену стали вызывать по фамилиям для получения пропуска. После получения его каждый должен был рассказать о своих трудовых функциях, записанных в должностной инструкции. Сам понимаешь, как это выглядело со стороны, и естественно, что большинство не смогло даже приблизительно перечислить, что они там обязаны выполнять. Директор поручил заведующим провести разъяснительную работу с сотрудниками и к завтрашнему дню, во-первых, расположить все лаборатории по секторам в актовом зале и, во-вторых, каждому сотруднику выйти на сцену и рассказать о своих должностных обязанностях перед коллегами.