Вспышка молнии - Макс Бутт Страница 14

Колька Ерохин. Только его и не хватало! Откуда он мог здесь взяться?..

И вообще, где находился Давыдов сейчас? В неизвестном аэропорту?

Пожилой мужчина открыл глаза и от досады испустил протяжный стон разочарования. Он был не в просторном вестибюле, а находился в своем кресле, в тесном, неосвещенном салоне пассажирского самолета.

В том самом кресле!

В том самом самолете!

Степан Яковлевич вскочил на ноги, едва не ударившись головой об полку для багажа. Он испуганно огляделся по сторонам, не веря тому, что видит. Мгновение назад бизнесмен был рядом со своим покойным сыном, а теперь один. Точнее наедине со своим новоиспеченным кошмаром, призраком старого друга.

— Степка-а-а! Ты все еще думаешь от меня спрятаться?

Голос Ерохина, казалось, звучал отовсюду. Он громогласно прокатывался по салону авиалайнера, заставляя вибрировать неподвижный воздух, биться в мелкой дрожи стены и пол, дребезжать стекла иллюминаторов.

— Я же знаю, что ты здесь. Тебе не скрыться от меня.

Эти пугающие Давыдова слова, будто доносились извне. Из густой, непроглядной тьмы, окружавшей самолет…

Но была ли на самом деле эта тьма?

Охваченный страхом, сбитый с толку очередной резкой сменой декораций, Степан Яковлевич не сразу обратил внимание на разительные изменения, произошедшие за пределами фюзеляжа авиалайнера.

А стоило.

Ведь сейчас по другую сторону иллюминаторов был вовсе не всепоглощающий мрак, а абсолютное ничто. Прозрачная бесконечность, лишенная малейшего присутствия оттенков и полутонов, бликов и теней. Бесцветная пелена, в которой не было ни единого намека на тьму и свет. И эту самую, кажущуюся совершенной пустоту сотрясал громоподобный крик. Он пронизывал алюминиевые борта самолета и слои изоляции, словно горячий нож сливочное масло. Он пробивал брешь в зыбком здравомыслии, проникая в глубины взбудораженного подсознания.

Давыдов отпрянул от окна и выбрался в проход между сидениями. Вцепившись судорожно пляшущими от напряжения пальцами в спинки кресел, с трудом удерживаясь на ватных, подрагивающих ногах, пожилой мужчина лишь ждал, что будет дальше. Колька Ерохин более не преследовал его в полумраке неосвещенного салона, не пытался схватить своими скрюченными, узловатыми пальцами, не брызгал в лицо затхлой, пахнущей трясиной водой. Колька Ерохин, казалось, стал окружающей Степана Яковлевича действительностью, неотъемлемой частью этого нереального, непостижимого в своей таинственности пространства. И от того, пожилой бизнесмен не видел смысла в каком-либо сопротивлении.

Разве возможно выбраться из абсолютного ничто?

Разве является оно лишь ширмой скрывающей за собой нечто иное, другой мир, место, где Давыдова не будут одолевать тревожные воспоминания и призраки прошлого?

В тот момент единственно верным ответом на эти вопросы, было однозначное нет.

Нельзя.

Это белое безмолвие, этот пустой самолет, этот оглушающий, пугающий до глубины души голос. Это личная тюрьма Степана Яковлевича. Его персональный ад…

Но откуда вдруг взялось это уныние? Откуда взялась эта обреченность? Разве Давыдов привык сдаваться? Разве в его стиле мириться с не устраивающей его действительностью?

Нет! Нет! И еще раз нет!

Волевым усилием Степан Яковлевич взял себя в руки, одномоментно успокоив расшатавшиеся нервы. Ему вспомнилось его предположение о том, что все происходящие лишь галлюцинация, результат применения на пожилом бизнесмене неких наркотических веществ. Следом сразу же появилась мысль о возможном похищении и неожиданная, противоестественная в данной ситуации, согревающая волна спокойствия, охватившая Давыдова с ног до головы. Ничего экстраординарного, или сверхъестественного не произошло. Все объяснимо. Все происходящее лишь кажется. Нет никакого самолета. Нет берега пруда. Нет воскресшего из мертвых друга. Нет зала ожидания неизвестного аэропорта. Нет, чудесным образом ожившего сына Валентина. Есть лишь сам Степан Яковлевич. И он, несомненно, находится в беде. Осталось решить, как быть теперь. Как одолеть навязчивые кошмары, избавиться от этого болезненного для души и сердца бреда, прорвать пелену забвения и вернуться обратно в реальный мир. Сделать это будет чрезвычайно сложно. Но если приложить неимоверную силу воли, то все возможно. Давыдов не раз читал о том, как люди умудрялись противостоять различного рода дурманящим веществам, оставаясь в сознании не смотря ни на что. Вдруг и у него так получится. Вдруг природное упрямство Степана Яковлевича сыграет ему на пользу. Приободренный этими размышлениями, предприниматель почувствовал, как перестают дрожать руки, как появляется былая твердость в ногах, как успокаивается бешено колотившееся сердце.

Однако через мгновение от былого спокойствия не осталось и следа. Сконцентрированный на себе самом, Давыдов не сразу заметил, как белое безмолвие, пробивавшееся через прорези иллюминаторов, неожиданно почернело по одному из бортов. Взглянув в том направлении, пожилой мужчина не смог удержаться и громко вскрикнул от настигшего его ужаса. Охваченный огненным вихрем безумия разум бизнесмена тот час позабыл о былой установке и отринул любые, маломальские предположения об иллюзорности окружающего мира.

А разве могло быть иначе? Мог ли реагировать Степан Яковлевич каким-либо иным образом? Смог ли оставаться спокойным кто-либо еще, увидь он то, что увидели глаза пожилого предпринимателя?

Вряд ли. Ведь то, что заслонило собой пустоту, было невообразимо огромным, Непостижимым в своих истинных размерах. Это было лицо. Человеческое лицо. Мертвенно-бледное, с мутным, безжизненным взором гигантских глазищ, оно ухмылялось, искривив свои почерневшие губы и оголив гнилые, изъеденные коррозией зубы. И Давыдова во всем этом более всего пугали не габариты этой чудовищной физиономии, не ее уродливость, а до боли знакомые черты. Ведь это был Ерохин, неведомым способом преобразившийся в гиганта. Гиганта, по сравнению с которым даже пассажирский самолет смотрелся крошечной букашкой.

— Вот ты и попался, сволочь! — голос Николая в очередной раз сотряс бесконечность. В этот момент его титаническое лицо приблизилось вплотную к борту аэробуса и мутный, заплывший бельмом зрачок заслонил собой сразу несколько иллюминаторов.

— Я решил, зачем за тобой бегать, Степка. Зачем искать тебя, жирного борова. Таскать на себе. Я поступлю куда проще.

Сказанные Ерохиным слова отдавались гулкой вибрацией в корпусе пассажирского самолета. Стоявший в проходе, насмерть перепуганный Давыдов ощущал, как под его ногами в буквальном смысле дрожит пол, а также чувствовал, как дрожит в груди его сжавшееся от ужаса сердце.

— Ты, старый друг мой, оказался в темнице, откуда нет выхода. — с громоподобной усмешкой продолжил свою речь Колька. — Незачем ловить мышку, которая и так сидит в мышеловке. Можно попросту прихлопнуть ее, вместе с ловушкой. И дело с концом!

О чем конкретно говорил его покойный друг, Степан Яковлевич в тот момент понять не мог. Его рассудок, обезумевший в очередной раз, попросту отказывался осознавать сказанное. Неотрывно глядя на маячивший за окнами иллюминаторов гигантский глаз, пожилой бизнесмен лишь без остановки повторял:

— Это все мне кажется… лишь кажется… этого нет… это иллюзия…

Мужчина тщетно