Сергей Лексутов - Игра в голос по-курайски Страница 14

Обычно на праздники, после того, как запас «Столичной» в единственном магазине иссякал, вдруг всплывали старые обиды, и по селу начинали носиться орущие оравы мужиков, размахивающих топорами. Отец Павла отважно бросался в самую гущу конфликта и, — о, великая странность русской души! — страсти утихали. Потом, как водится, миротворца приглашали на подписание "пакта о ненападении", извлекались припасенные на опохмелку поллитровки, распивалась «мировая». Потом миротворца забирала одна из сторон, чтобы отблагодарить за то, что обошлось без кровопролития. Когда миротворец, еле живой, на автопилоте, направлялся к родному дому, его перехватывала другая сторона, чтобы тоже отблагодарить. Отца Павла уважали и те, и другие видимо за то, что он все четыре года войны гнил и мерз в окопах в чине «ваньки-взводного», как он сам любил говорить. А потом еще лет пять после войны работал в лагере военнопленных немцев.

Как-то Павел случайно услышал фразу, брошенную отцом, когда он проспался после очередной миротворческой акции: — Да какие они, на хрен, бендеровцы и власовцы! Тех давно уже расстреляли…

Идиллические отношения с женой были так же редки, как дождливые дни летом. Мать Павла не выносила, когда муж являлся основательно нагруженный «Столичной». Как всякий упившийся интеллектуал, спать он не мог, бесконечно пересказывал свою окопную жизнь и госпитальный отдых. Мать всего этого терпеть не могла, потому как сама провела годы юности на самой передовой, в семнадцать лет уйдя добровольцем на фронт. При появлении в доме мужа в невменяемом состоянии она сбегала к соседке. Лишившись единственного слушателя, отец выскакивал на крыльцо в одних кальсонах и босиком, и над ночным селом раскатывался "командирский глас": — "Тама-ар-ра-а!.." Так звали мать Павла.

Если подобный инцидент случался зимой отец, понятно, простуживался, а никакого лекарства кроме «Столичной» он не признавал. Занятые своими многочисленными проблемами родители пустили воспитание детей на самотек: самая старшая сестра Павла водилась с самой младшей, а Павел с братом были предоставлены самим себе. Единственная их обязанность была — пилить и колоть дрова. Правда, у них обоих сил хватало за воскресение заготовить дров от силы на неделю. Перекантовать из штабеля и взвалить на козлы могучий узловатый листвяг было самым трудным делом. Потом они брались за пилу, зло визжавшую на морозе от каждого неверного движения. Почему-то всегда, когда пила гнулась и как злобная змея выскакивала из распила, в этом был виноват Павел. Брат, злобно щерясь, крыл его матерными словами, зло дергал пилу, орал, что распинает вдрызг ленивую задницу. Павел брата не боялся, но вину старался загладить, плавно, изо всех сил, стараясь тащить пилу на себя, и, стараясь так же плавно ее отпускать. Из-под щербатых зубьев на снег сыпались розовые опилки, застывая пятнами сукровицы на белом. Мороз драл щеки, но телу было жарко. Напилив чурбаков, брались их колоть. Павел не задумывался, почему среди бревен никогда не попадались без сучков, видимо в этом был какой-то смысл. Мощные суковатые и узловатые листвяги можно было расколоть только с помощью огромного колуна и тяжеленной кувалды. Павел наставлял и держал колун, а брат с размаху бил кувалдой. Жесткая рукоять колуна зверски отшибала ладони, а брат, изрыгая жуткие маты, наставлял Павла, что нельзя колоть поперек узлов, надо колоть вдоль. И что такого тупого братца только по пьянке можно было сделать. Павел и сам знал, что поперек узла и сука чурбак ни за что не расколешь, но попробуй, разберись в перекрученной жестокими ветрами и морозами древесине, где в ней что?.. Павел, кстати, и сам употреблял "ненормативную лексику", но однажды мать услышала их разговор с братом и всыпала ремня обоим. Так что Павел вблизи родного дома старался выражаться только на чистом литературном языке. Павел не помнил, почему отец никогда не принимал участия в заготовке дров. Наверное, бывал занят; зимой на работе, летом, если не пьянствовал, то уезжал куда-нибудь с матерью. Детей с собой не брали, разве что самую младшую дочь.

Заготовив дрова, можно было прикрутить к валенкам с помощью сыромятных ремней и палок коньки-снегурки, спуститься на лед Оленгуя и мчаться, смахивая слезы заледенелой рукавицей, пока хватит дыхания и пока одежда не пропитается потом, который, впрочем, тут же и замерзает, превращая байковые штаны в форменную наждачную бумагу, больно царапающую колени.

Как-то в клуб завезли кино под названием — «Мамлюки», и после этого вся поселковая пацанва с азартом рубилась на льду Оленгуя деревянными саблями, штурмуя крепость на противоположном, высоком берегу. Потом в клубе субботу и воскресение крутили "Александра Невского". После чего к кривым саблям добавились тяжелые прямые мечи, длинные, метров по шесть, копья и крепостной вал из срубленных в пойме тополей. Рыцарские войны кончились трагически, брат Павла во время одного из штурмов сделал весьма удачный выпад копьем и пропорол щеку кому-то из атакующих. Павел не помнил его имени. Если бы парой сантиметров выше, тупая деревяшка вошла бы аккурат в глазную впадину, и, естественно, поразила бы мозг. Эти тонкости матери потерпевшего растолковали в больнице, а она, в свою очередь, рассказала мужу. А тот действовал решительно; в течение получаса собрал ополчение. «Бендеровцы» и «власовцы», заключив временный союз, в две минуты овладели крепостью, перепороли прутьями из краснотала, гибкими и тяжелыми, будто резиновыми, всех мамлюков и рыцарей, кого удалось изловить, а остатки укреплений подожгли. После этого вся пацанва до самой весны играла в новомодную игру под названием хоккей.

Весна в Сыпчугуре бывала быстрой. Не так, как говорят — дружной, а именно быстрой, мгновенной. Снег исчез за пару дней, ледоход по Оленгую прошел за несколько часов, и солнце начало немилосердно жечь, но по ночам здорово прижимали заморозки. Да такие, что влажный песок улиц превращался в форменный бетон. На склонах сопок нежным розовым пламенем заполыхал багульник. Пацаны, да и девчонки тоже, высыпали из школы после уроков и лезли на сопки, и объедались кисловато-сладкими цветами. Кто обирал их по одному, непрерывно жуя, кто набирал пригоршню, запихивал в рот и упивался соком. Растущие организмы со звериным остервенением требовали витаминов.

Когда отцветал багульник, приходила очередь лиственничной хвои. Мягкая, нежная, терпко-кислая, она казалась почти такой же вкусной, что и цветы багульника.

Павел отчетливо помнил именно цветы багульника и хвою, но не помнил, чтобы в Сыпчугуре у них были какие-нибудь овощи. Да у них в бараке и подолья-то не было, как в других деревнях, в которых им довелось жить. Не росло ничего в Сыпчугуре на голом песке, а начальство как всегда забыло, что в России картошка и чеснок не везде растут.