Ольга Михайлова - Бесовские времена Страница 15

Джанмарко Строцци обладал большими знаниями, но, как верно замечали древние, «многознание уму не научает». Считая себя первым в Урбино оратором и ритором, Строцци был преисполнен самодовольства, вечно терзал придворных, обрушивая на них бессодержательную уймищу заимствованных из древности слов и понятий, представлявших собой чудовищную вереницу классических цитат из античных авторов. Его не слушали. Некоторое время мессир Строцци жаловался, что изящный оратор более не находит вознаграждения, и проповеди находятся в глубоком упадке. Будь то речь на кончину кардинала или светского вельможи, говорил он, исполнители завещания не обращаются к наиболее способному в городе оратору, которого им пришлось бы вознаградить сотней золотых монет, а нанимают за ничтожную плату первого попавшегося дерзкого начетчика. Покойнику, полагают они, все равно, даже если на кафедру проповедника вскарабкается обезьяна. А ведь совсем немного лет прошло с того времени, когда траурная или праздничная проповедь в присутствии папы могла открыть дорогу к епископской должности!

Его едва терпели, когда же мессир Строцци начал учить шута Песте законам античной сатиры и часами цитировать Марциала, мессир Грандони вынужден был поставить перед дружками вопрос ребром. Вскоре Джанмарко Строцци был направлен послом Урбино в папскую курию, где ему предстояло своими проповедями самому попытаться проложить себе дорогу к епископской должности, в наставники же наследнику был предложен Бартоломео Риччи, человек молчаливый.

У главного дворецкого Теобальдо Гварино тоже был повод ненавидеть нынешних фаворитов. Стоит только взглянуть на глумливую рожу этого негодяя Грандони, полагал он, чтобы ясно стало, на что он способен, плебейская харя флорентийского менялы Тронти просто замок бесчестит, а доносчики и денунцианты д'Альвеллы, паразита и прихлебателя герцогского, скоро под одеяло каждому заглядывать будут! Глупец к месту и ни к месту цитировал «Furioso» Лодовико Ариосто:

   Laggiо ruffiani adulatori,   Buffon, cinedi, accusatori e quelli   Che vivono alle corti e che vi sono   Piо grati assai che l'virtuoso e buono.   E son chiamati cortigian gentili   Perchе sanno imitai l'asino e ciacco…

Естественно, слова Гварино дошли до тех, к тому они относились. Д'Альвелла разгневался, ибо паразитом считал как раз Теобальдо, Тронти обозлился, ибо вовсе не считал, что его лицо хоть на волос хуже физиономии дворецкого, и лишь Песте смиренно согласился с обрушенными на него обвинениями, и блестяще доказал, на что он способен, выразив недоумение, отчего это мессир Гварино так боится, что ему заглянут под одеяло? Это наталкивает его, Чуму, на мысль, что есть чего бояться. К нему, к Песте, — шут, кривляясь, двумя пальцами поднял плащ, скосив глаза на свои ноги, — сколько под одеяло ни заглядывай, ничего, кроме самого очевидного, там не увидишь…

Дружки поняли его мысль и расхохотались. По достоверным сведениям соратников и преданных слуг мессира д'Альвеллы, рыло самого Гварино было сильно «в пушку» именно в том, в чём упрекал феррарцев Ариосто. Теперь же, зная, что герцог терпеть не может содомитов, оскорблённые фавориты устроили так, что несколько придворных, причём, враждующих друг с другом, сообщили герцогу о том, что главный дворецкий постоянно домогается певчих с церковного хора. Положим, навет соответствовал действительности, но не будь Гварино ещё и болтливым глупцом, это сошло бы ему с рук. Теперь же… Гнев дона Франческо Марии был лют, и Гварино только чудом избежал встречи с мессиром Аурелиано Портофино, для которого возможность сжечь любителя заднепроходной любви всегда была праздником, пред которым меркла даже светлая радость Адвента.

Ряды враждебной клики редели, но Джезуальдо Белончини, Адриано Леричи и Беноццо Торизани, увы, поводы для вражды имели сугубые и трудноустранимые. Дело в том, что статс-дамами герцогини в числе прочих были Джованна Монтальдо, жена главного церемониймейстера, Бьянка Белончини, жена постельничего, Дианора ди Бертацци, жена лейб-медика, и мать сенешаля Глория Валерани. Две последние были подругами и весьма уважаемыми при дворе особами, отличавшимися здравомыслием и спокойным нравом. Жена главного церемониймейстера была молодой особой двадцати девяти лет, причинявшей порой супругу сильное беспокойство, но вразумляемая Дианорой и Глорией, она держалась путей праведных. Бьянка же Белончини давно бы наставила супругу рога, если бы имела эту возможность. Уже год, как она влюбилась.

Одержимо и страстно, безумно и… безнадежно.

Надо ли говорить, что объектом её страсти стал мессир Грациано ди Грандони?

Ничего удивительного в этом не было. Без колпака и погремушек, без шуток и зубоскальства пистоец по справедливости считался красивейшим мужчиной герцогской свиты: белокожий красавец с томными чёрными глазами и нежными чертами, он взглядом мог прожечь сердце. От него, как замечали многие искушённые женщины, исходила удивительная магнетическая сила, и при дворе болтали, что «не иначе, как он приколдовывает…»

Но сплетни — сплетнями, а Чуме и в голову не входило перейти дорогу постельничему. Он был готов призвать в свидетели всех святых, что никогда не пытался совращать супругу Белончини, и клятва шута не была шутовской: все придворные могли бы подтвердить, что шут никогда не был замешан ни в одной любовной интриге, коими кишел двор. Чума вообще тяготился обществом, откровенно скучал с мужчинами и не любил женщин, причём, было замечено, что особенную антипатию мессир Песте питал к голубоглазым блондинкам, считая их сугубыми глупышками, хоть мнение своё вслух и не оглашал. Синьора же Белончини, к сожалению, оправдывала мнение мессира Грандони о блондинках, проявляя своё чувство так, что стала посмешищем двора и вызвала дикую ревность супруга, которая проявилась тоже несколько… белокуро. Мессир Джезуальдо, вместо того, чтобы парой оплеух вразумить жену, поклялся убить треклятого мерзавца Грандони.

Последствия этой клятвы и проступили в портале дома мессира Грациано.

Главный сокольничий Адриано Леричи никакой антипатии к шуту и камериру не питал, но ненавидел Тристано д'Альвеллу. Тот как-то весьма резко отозвался о нравственности и уме девиц при дворе, задев и фрейлину Бенедетту Лукку, в которую был влюблен Адриано. Что до Беноццо Торизани, человека д'Альвеллы, то неприязнь он питал не к начальнику, но к Тронти, причиной чего был препоганый случай, инспирированный его собственной сестрёнкой — фрейлиной Витторией, которая накануне бала пожаловалась синьору Тронти на брата, отказавшего ей в жалких двадцати флоринах! Синьор Тронти внимательно оглядел молодую особу и решил, что упругая грудь и столь же упругая на ощупь попка стоят, пожалуй, запрашиваемой суммы. Он был слишком рачительным хозяином, чтобы отпускать деньги в кредит, но честно выплатил их наличными постфактум. При этом выяснил, что девица была честна: она не прибегала к низким обманам и жульничеству, не пыталась, как многие, рюшами на панталонах и тряпочными подкладками оттенить несуществующие достоинства. Камерир, убедившись, что прелести синьорины неподдельны, дал два дуката сверх оговорённого и намекнул: если она и впредь будет радовать его исполнением всех его прихотей, у неё не будет оснований жаловаться на его скупость.