Чужая воля - Дмитрий Олегович Никитченко Страница 17

у Олега подрастал сын, у Ларисы детей не было, да она, пока и не стремилась. Поначалу, все было хорошо – они вместе проводили досуг – ходили по клубам, в кино, оба не чурались спиртного, и частенько проводили вечера дома под бутылочки пива или винца, гормон пел, и жизнь была прекрасна. Лариса была воспитана в старых традициях, и свято верила, что главная обязанность женщины, это содержать дом в чистоте, а мужа – в сытости. И она ходила по магазинам, готовила еду, стирала и убиралась в квартире. В этих вопросах Олег был ей не помощник, он принципиально не готовил, не мыл посуду и не убирался в доме. Он вставал на работу в пять утра, и она вставала вместе с ним, чтобы разогреть ему завтрак и налить кофе, потом, проводив, ложилась и досыпала еще несколько часиков перед работой. На вопросы подруг:– » Ему, что себе кофе впадлу налить?» она только улыбалась, и пожимала плечами. Если со своим кругом обязанностей ей было все ясно, то к функционалу Олега у нее со временем, стали появляться вопросы. За квартиру платила она, Олег хоть и неплохо зарабатывал, денег Ларисе практически не давал, а тратил их разве что на спиртное, которое сам же почти все и употреблял. Он ссылался, что отдает деньги бывшей жене для сына, но Лариса подозревала, что он просто на что-то копит, и содержала их гнездышко за собственный счет. Так, что под категорию «добытчик» Олег явно не подходил. Может – «защитник»? Но если и нужно было защищать Ларису, то только – от самого Олега, выпив, он становился раздражительным и агрессивным. А пил он все чаще.

Что там еще остается от мужских обязанностей?

– Он, небось, тебе каждую ночь «небо в алмазах» показывает? – жадно допытывалась Оксана.

– Да, вовсе нет – грустно отвечала Лариса.

– Ну, тогда ты – конченая дура!

Лариса соглашалась, на этом разговор заканчивался, и все возвращалось на круги своя.

Вскоре претензии появились и у Олега. Он стал вдруг очень ревнив и подозрителен. То она с работы слишком поздно возвращается, то в телефоне неспроста подолгу зависает, и в нечастые кафешки она ходит не с подругами, а с хахалем. Будучи, практически всегда навеселе, он не стеснялся в выражениях, из которых «блядь» – было далеко не самым грубым. А уж, какие к этому существительному прилагались определения – и вовсе рука не поднимается записать.

Лариса, разумеется, подобное обращение не терпела, и дело заканчивалось громким скандалом, после которого сожители по нескольку дней не разговаривали. Лариса переставала его кормить, и мыть за ним посуду, и она горой возвышалась в раковине. Когда еда и посуда заканчивались, Олег переходил на рацион пиво/чипсы, и к грязной посуде на кухне прибавлялась куча пустых бутылок и мятых пакетов. Такая диета не особо полезна, и по ночам, лежа с открытыми глазами, Лариса вкушала все ее прелести: Олег ворочался и стонал во сне, мучаясь от изжоги и резей в желудке, икал и пердел, и Лариса в сотый раз спрашивала себя, за что ей привалило такое счастье? Но проходила неделя, а вместе с ней и обида, и они начинали потихоньку общаться, а потом и совсем мирились, и пару недель жили в согласии.

Если изложить на бумаге все эпитеты, которыми в припадках ревности Олег награждал Ларису, мы не можем по соображениям цензуры, то сама Лариса подробно пересказывала все Оксане, даже интонации передавала, и у той от возмущения глаза лезли на лоб. Справедливости ради стоит сказать, что Оксане и самой приходилось выслушивать нечто подобное в свой адрес от Толика (а до него – от Арсена и Ивана Петровича), и если она и была возмущена формой, в которой было высказано его недовольство, то к фактической стороне обвинения она придраться не могла, тем более, что была застукана с поличным. Но невинному Лорику выслушивать такое?!!! Этого терпеть было нельзя!

– Выставь ты его шмотки на лестницу, а замки смени, и пусть валит нахрен к своей бывшей или куда там еще! – настаивала Оксана.

– Не вариант – возражала Лариса – во- первых квартира не моя, надо с хозяйкой согласовывать, а во-вторых – ну сменю я замки, так он под дверью скандалить начнет или под окном орать.

– Ну, тогда сама съезжай!

– И толку? Он знает, где я работаю, и быстро проследит, куда я с работы поеду. Нет, тут надо по взаимному согласию, чтобы он сам свалил. Но как его заставить?

На это у подруги рецепта не было.

Но через какое-то время Оксана позвонила, и пригласила в гости – мол, бабушка хочет тебе, что-то рассказать. Сказано это было таким таинственным тоном, что Лариса сразу согласилась, тем более, что давно не видела Тамару Ивановну, и была рада повидаться. И в субботу, оставив Олега в одиночку заливаться пивом, Лариса, прикупив тортик, отправилась в гости.

Оксана жила в маленькой трешке-хрущевке вместе с матерью, бабушкой и сводным братом Никитой, которому недавно исполнилось шесть лет. Мама с Никитой ушли гулять, и они втроем разместились на маленькой и уютной кухне. После положенного обмена любезностями, и расспросов о делах и здоровье, бабушка, обменявшись с Оксаной, взглядами, приступила:

– Тебе Оксана не рассказывала, тут нашему Никите по ночам кошмары стали сниться. Почти каждую ночь. Во сне вскрикивает, стонет, а потом просыпается и плачет. Что мы только не перепробовали, и теплое молоко с медом на ночь, и пустырник заваривали, и Новопассит – ничего не помогало. И тут мне Михайловна, подружайка моя из соседней парадной, про бабку одну рассказала. Уж не знаю, откуда она про нее узнала, а только бабка эта порчу снимает, привороты всякие делает…

Тут Лариса поняла, куда клонит Тамара Ивановна, и уже собралась возразить, но Оксана пихнула ее под столом – тише, ты дослушай сперва.

А бабка эта живет в подвальчике на овощебазе, в самом конце, как раз там, где я некондицию на варенье беру – ой, кстати, я про варенье-то и забыла! – Ксюха, подай-ка вон ту баночку.

Ну, значит, приходим мы с Никиткой, я ей все рассказываю, а она берет стакан с водой, разбивает в него яйцо, и начинает вокруг Никитки кругами ходить, и нашептывать чего-то, а пальцем в этом стакане водит, вода аж вся мутная стала. А потом и говорит, мол, все ступайте, а через три дня опять приходите. Пришли через три дня, как велела, она опять походила вокруг, побормотала чавой-та, и говорит – все мол,