Ли Киллоу - Кровавая охота Страница 17

И почти не почувствовал боли от удара. Видел, не чувствовал, как кровь льется из его разорванного горла, образуя алую лужу у головы. Удушающий туман затягивал мир, гасил все чувства… осязание, слух, обоняние.

— Прощай, любимый, — далекий насмешливый голос. — Покойся в мире.

В темноте прозвучали ее шаги. Гаррет попытался двигаться, ползти к выходу из переулка, чтобы позвать на помощь, но свинцовая тяжесть прижимала его к земле, делала беспомощным. Он не мог двигаться, мог только смотреть на растущую остывающую лужу крови. Он проклинал свою глупость… пришел сюда один, никому не рассказал, что узнал, но больше всего — дыхание его слабело, сердцебиение смолкало — больше всего он проклинал себя за то, что недооценил ее… точно как предупреждал его «Я Чинг». Как он объяснит это Марти, когда они встретятся?

Поглядите на этого идиота копа, горько думал он. Смотрите, как он истекает кровью… умирает в одиночестве в холодном и грязном переулке.

Часть третья

ПЕРЕХОД

1

Покойся в мире. К дьяволу! Смерть не мир. Она ведет не к Марти, не на небо… даже не к забвению. Смерть не такова. Смерть — это ад.

Она сны… кошмары удушья и боли, страшных неудобств, болей, которые невозможно облегчить, зуда, от которого не избавиться. Это галлюцинации, заполняющие пустоту перед полуоткрытыми глазами, которые невозможно сфокусировать… какие-то руки, шарят, ощупывают, потом огни, шаги, сирены, голоса. О, Боже! Позовите полицию… Я не убивал его, офицер! Я не связываюсь с копами. Да и как я мог это сделать? Я только взял его пистолет и пошарил в карманах. Разве я стал бы показывать, где тело, если бы сделал это?… Гаррет?… Спокойней, Такананда. Гаррет! О, Боже, нет!.. Он умер совсем недавно, все еще теплый… Может, в этом районе бродячие собаки?

Смерть — это ад, а ад — это сны, но в основном смерть — это страх… отчаянный панический страх. Неужели все мертвые испытывают это? И остаются такими вечно… лежат в темноте и кошмарах, горло горит от жажды, тело кричит об изменении позы, мозг бессильно мечется? Неужели Марти так лежит в своей могиле, сходя с ума от одиночества, моля о мире, моля о конце? Нет, не она… нет!

Он не хочет отказываться от жизни, но признает, что в джунглях смерть — это плата за беззаботность, за ошибку, а он сильно ошибся. Отказаться от жизни, чтобы встретиться с Марти, это было бы радостью. Он приветствовал бы даже забвение. Но это… этот ад? Мысль о том, что придется выносить его вечно, приводила его в ужас.

Он кричал… от самого себя, от Марти, от всех мертвецов, лишенных сна и мира, мучающихся в своих могилах. Он кричал, и крик этот был беззвучным, он бесконечно отдавался эхом в длинных темных одиноких коридорах его мозга.

2

Ужас усиливался. Простыня мешала смотреть; никакой разницы в температуре он не ощущал; он не дышал и поэтому ничего не обонял, но знал, что лежит в морге. Оказавшись там, он узнал его холодное эхо, чувствовал, как его укладывают в шкаф, слышал, как защелкнулась дверь. Бесконечно долго слышал он шум рефрижераторных моторов, видел кошмары, жалел, что Лейн и его не бросила в залив. Может, его вынесло бы в море. Лучше быть рыбьим кормом, чем лежать в ненавистном чистилище из холода и стали. Он молился, чтобы родители не дожили до того, чтобы увидеть его здесь.

Потом он вспомнил о вскрытии. Его будут делать. Сердце его дрогнуло от страха. На что это будет похоже? Каково лежать обнаженным в бегущей воде на холодной стали, разрезанным от шеи до паха, вышелушенным, как гороховый стручок…

Сердце!

Он не мог перестать дышать, затаить дыхание, но мозг его ждал. Да, вот оно! Как отдаленный гул барабана, звучало сердце в груди. Сократилось. Теплая волна покатилась по артериям. Он ощущал каждый их дюйм. Много спустя барабан ударил снова, и еще.

Он удивленно прислушивался. Если сердце бьется, он не может быть мертвым. Тело налито свинцом, оно неподвижно на какой-то поверхности, но молчаливый радостный крик разогнал внутреннюю тьму. Жив. Жив!

Он попытался вздохнуть… медленный, болезненно медленный, но тем не менее это вздох.

Он готов поклясться, что перед этим не дышал, что сердце его не билось. Он чувствовал — о, как он чувствовал! — тишину в своем теле. Что за чудо заставило снова действовать сердце и легкие? Он не мог этого понять, но в тот момент, переполненный радостью, причина казалась ему неважной.

Но он по-прежнему в морге, заперт в холодильном шкафу. Если не сумеет выбраться, может снова умереть. Можно ли привлечь внимание стуком в дверцу шкафа?

Он попытался, но слабость, которая много часов — сколько именно? — удерживала его в неподвижности, сохранилась. Он по-прежнему не может двигаться.

Выживет ли он, пока за ним не придут для вскрытия? Холода шкафа он вообще не чувствует. Если сознание сохранится, он сможет бороться с переохлаждением.

Но ему, однако, хотелось изменить позу. Все тело болело, от шеи до кончиков пальцев.

Напрягаясь и сосредоточиваясь, он сумел шевельнуться. Подобно первым ударам сердца и первым вдохам, движения получались страшно медленными. Но он настойчиво пытался переместить центр тяжести и наконец лег на бок. Не очень помогло: по-прежнему неудобно, но по крайней мере боли переместились.

Он снова попытался постучать в дверцу, но двигался так медленно, стучал так слабо, что ему самому звук был едва слышен. Придется ждать, пока не откроют дверцу.

Он с трудом переместился на живот, чтобы еще раз сменить позу.

Не спал. И не отдыхал, но, по-видимому, несколько раз начинал дремать, потому что удивился движению носилок. Он не слышал, как открыли дверцу. Простыню сняли, и его ослепил свет.

— Что за шут положил его на живот? — послышался раздраженный голос.

Если он сядет, они упадут в обморок? Гаррет хотел бы узнать это, но тяжесть придавливала его. Он не сопротивлялся, когда его уложили на подвижные носилки и прикрыли простыней.

— Побыстрее. — Другой голос. — Это коп, и Турлоу хочет побыстрее произвести вскрытие.

Гаррет медленно переместил руки к краю носилок и ухватился пальцами за резиновые бортики. Если он не сумеет сесть, если они не обратят внимания на медленные движения его груди, то уж это заметят.

Носилки остановились. Его взяли за ноги и за руки и потянули… но Гаррет вцепился в носилки.

— Что происходит? — раздраженный голос медика.

— Не знаю, доктор Турлоу. Его руки были не так сложены, когда его уложили на носилки.

Теперь, завладев их вниманием, Гаррет заставил себя открыть глаза. Вокруг послышалось с полдесятка возгласов. Он сосредоточил взгляд на докторе Эдмунде Турлоу.