Марк Ходдер - Экспедиция в Лунные Горы Страница 17

— Да, слышал такое, и не раз. Но сверхъестественна, скорее, их способность исцелять и смягчать боль. Возможно еще один эффект резонанса алмазов нагов. Какое бы ни было объяснение, я уверен, что она будет самым ценным членом команды. — Бёртон взглянул на серое небо. — Опять Африка, — прошептал он. — Быть может на этот раз...

— Ты не обязан влезать во все это Ричард, — прервал его Монктон Мильнс. — Пальмерстон может найти другую пешку для своей шахматной игры.

— Конечно. Но дело не только в алмазах. Я хочу Нил. Каждый день я спрашиваю себя «Почему?» — и эхо отвечает мне: «Проклятый дурак! Дьявольские гонки!» Почти десять лет назад этот кровавый континент ворвался в мою жизнь и, как я инстинктивно чувствую, еще не закончил со мной.

— Тогда иди, — сказал Монктон Мильнс. — Но Ричард...

— Да?

— Возвращайся.

— Сделаю все, что в моих силах. Послушай, старина, есть кое-что, что ты можешь сделать для меня, пока я далеко.

— Все.

— Я бы хотел, чтобы ты не спускал глаз с Пальмерстона. Особенно с его внешней политики по отношению к Пруссии, другим немецким государствам и Африке. Ты один из самых проницательных людей в вопросах политики, и у тебя полно друзей в высших сферах. Используй их. По возвращении мне будет необходимо знать, куда дует ветер во всем, что касается нашей международной политики.

— Ты думаешь, он что-то затеял?

— Как всегда.

— Сделаю все, что в моих силах, — пообещал Монктон Мильнс.

Детектив-инспектор Траунс присоединился к Бёртону.

В последний раз махнув рукой друзьям, два человека пошли по трапу на корабль.

Огромная территория, которой Британия владела в свои последние дни, все еще именовалась Империей, хотя, после смерти Альберта в 1900-ом году, монарха больше не было. По той же причине было неправильным и название «Королевские Африканские Винтовки». Однако в Британии традиции умирают с трудом, особенно в армии.

Две тысячи КАВов, которыми руководили шестьдесят два английский офицера, разбили лагерь в Понде, деревне находящейся в шести милях к югу от Дар-эс-Салама, и в четырех милях за линией траншей, которые протянулись вокруг города от побережья на северо-западе до побережья на юго-востоке. Глиняные хижины Понде утонули в море палаток цвета хаки и жители — меньше ста пятидесяти узарамо — против своей воли превратились в слуг и носильщиков. Главным образом они справлялись со своим позором напиваясь пьяными в стельку; убегали, если могли, или, иногда, кончали с собой.

Возможно единственным если не счастливым, то, по меньшей мере удовлетворенным жителем деревни был человек, варивший помбе, африканское пиво. Он поставил свою лачугу за рощей мангровых деревьев и продавал в ней теплый, но удивительно приятный напиток. Место в тени уставили столами и стульями, и на свет появилась обильно посещаемая москитами таверна с вывесками: Аскари вход запрещен. Только офицеры и штатские.

В одиннадцать часов утра человек, который считал себя Ричардом Фрэнсисом Бёртоном, сидел в одиночестве за одним из столов. Сегодня было не так ужасающе влажно, как обычно, температура поднялась, небо стало каким-то слезоточиво-белым. В воздухе кружилось множество мух.

Он отказался от помбе — слишком рано — и вместо этого заказал кружку чаю, которая, дымясь, стояла перед ним. Его левое предплечье было забинтовано: глубокая рана, скрытая под одеждой, была зашита семью стежками, а полностью заросшее бородой лицо пересекали шрамы и порезы. Еще одна глубокая рваная рана, покрытая коркой запекшейся крови, прорезывала правую бровь.

Он опустил четыре кубика сахара в чай и начал размешивать, в упор глядя на кружащуюся жидкость. 

Его руки тряслись.

— Вот ты где! — раздалось громкое восклицание. — Пьешь. Пора ехать.

Он поднял глаза и обнаружил рядом с собой Берти Уэллса. Военный корреспондент, при полном свете выглядевший намного ниже и толще, опирался на костыли; его правое бедро было в лубке.

— Привет, старина, — сказал Бёртон. — Садись, в ногах правды нет. Как нога?

Уэллс остался стоять.

— Так же сломана как вчера и позавчера. Знаешь, я сломал эту же чертову ногу, когда мне было семь. И ты тогда еще был жив.

— Я и сейчас жив. Ехать куда?

— На гребень, оттуда можно увидеть бомбардировку. Корабли будут здесь через час.

— А ты сможешь? Идти?

Уэллс согнал москита с шеи. —

Ныне я очень опытный хромой. Не сделаешь ли мне одолжение, сэр Ричард? Следующий раз, когда я буду напыщенно вещать о невозможности прямого попадания, быть может ты ударишь меня прямо в челюсть и вытащишь оттуда?

— Я буду более чем счастлив сделать это. Даже ретроспективно.

— Должен сказать, что я искренне наслаждаюсь иронией события.

— Иронией?

— Да. Ты сказал, что не можешь быть в земле живых, и, спустя мгновение, почти ушел из нее.

— А, да. Следующий раз надо выбирать слова поосторожнее. Мне не слишком понравилось попасть под бомбежку и оказаться похороненным заживо. И, пожалуйста, не говори больше «сэр». Старого простого «Ричард» вполне достаточно. — Он глотнул чая и встал. — Значит, нам надо идти смотреть на фейерверк, а?

Они вышли из импровизированной таверны, медленно прошли через море палаток, миновали пустоглазых узколицых солдат и направились к северной границе лагеря.

Воздух пах потом — и кое-чем похуже.

— Взгляни на них, — сказал Уэллс. — Ты когда-нибудь видел такую разнородную толпу солдат? Их набрали в Британской Южной Африке, Австралии и Индии, из разношерстых остатков нашей Европейской Армии, а также из самых разных племен Восточной и Центральной Африки.

— Они не выглядят сильно счастливыми.

— Здесь не самая приятная местность, и ты это знаешь лучше любого другого. Дизентерия, малярия, мухи цеце, москиты, песчаные блохи — большинство белых мгновенно заболевает и никогда не выздоравливает. А африканцы спят и видят, как бы дезертировать. Здесь должно быть вдвое больше солдат, чем ты видишь.

Они прошли мимо загона для волов. Одно из животных недавно умерло, его туша уже воняла и начала распухать.

— Что у тебя за дела с маками? — спросил Уэллс. — Я видел, как ты вытащил лепесток из кармана прямо перед тем, как в нас попали, а сейчас ты пришпилил еще один, свежий, к лацкану.

— Я думаю... ну, мне кажется... как бы это сказать... этот цветок для меня что-то должен значить.

— Я считаю, что он символизирует сон — или смерть, — ответил Уэллс.

— Нет, — сказал Бёртон. — Что-то другое, но непонятно что.

— То есть у тебя по-прежнему что-то не то с памятью, а? Я-то надеялся, что она вернулась. Представь себе, все эти дни я просто сгорал от любопытства. У меня столько вопросов...