Титаномахия. Том первый - Аполлон Воронцов Страница 19

— И — почему же? — криво усмехнулась Креуса, пытаясь примерить на себя эту «шкуру».

— Да потому, — усмехнулся над ней Аполлон, тут же сдирая с неё эту шкуру, — что в силу того, во что вы себя превращаете, вы становитесь просто-напросто непригодными, как некачественный уже материал, для того чтобы быть задействованными другими в сферу реализации ваших планов.

— Другими? — оторопела Елена. — Но при чем тут другие и мои собственные планы?

— Да при том, что ничего из того, о чём ты мечтаешь, ты не сможешь достичь в одно лицо вне непосредственного участия в этом других, имеющих сходные устремления. Для того чтобы они могли быть хоть как-то задействованы тобой на том или ином этапе твоего плана. Вот другие невольно и служат средством «естественного отбора» тебя и твоей пригодности в «идеальных мирах» их чаяний и устремлений.

— То есть — пригодности тебя для твоих же собственных планов! — усмехнулся Ганимед.

— И возможности их совместно с тобой хотя бы частично реализовать. На том этапе твоего плана, который для них сейчас наиболее актуален. Переведя ваши совместные планы из состояния мечты отдельных индивидов о прекрасном, но лишь только возможном бытии, в состояние реальной общей Сказки!

— Сказки? — оторопела Елена. Всё ещё не веря в то, что Сказки (то есть то, в чем ты и сама себе не решаешься, порой, признаться) для Ганеши уже настолько актуальны.

— И это касается чего угодно, от самых грандиозных, до самых незначительных событий в твоей жизни. Ведь любая твоя деятельность, хочешь ты того или нет, носит общественный характер. Поэтому всё будет у любого из нас идти «как по маслу», если мы будем пользоваться обратной связью, то есть учитывать мнения и действия других, корректируя своё поведение соответственно новыми входящими данными. Идти кое-как. Либо вообще ничего не будет получаться, если мы будем думать только лишь о себе и слышать только то, что говорим сами. Не обращая внимания на те знаки внимания, которые другие нам постоянно посылают.

— Кроме затрещин, — задумчиво усмехнулась Елена, вспомнив мать.

— Для того чтобы ты наконец-то начала задумываться о себе и меняться — для своей же пользы! — усмехнулся над ней Аполлон. — Для пригодности обитания в своих же «идеальных мирах»! Поэтому люди и напоминают мне детей, которые истерично разбрасывают свои игрушки. Наивно полагая, что им никогда не придется их собирать.

— Детей? — недоверчиво усмехнулась Елена, вспомнив свои прошлогодние приключения в детском лагере.

— Да, Елена. В этом виноват живущий в каждом из нас так называемый «архетип младенца», выросший под крылом цивилизации в «человека-играющего», как писал Хейзинга.

— То есть? — озадачилась Креуса.

— Ты хочешь устроить литературник? Ганимед, возьмём их в литературнэ?

— Пусть вскакивают на подножку! Как сегодня назовём поезд?

— «Детский сад».

— Ну, давай, — усмехнулась Елена, — впадём в детство.

— Главное, не впади в экстаз! — самодовольно усмехнулся Ганеша и достал тетрадь.

«Заоконный ветер вылепил серебристо-сизую скульптуру пасмурной погоды и внезапно исчез, как старый фокусник в конце представления.

Игровая коробка на первом этаже. Атрибутика стандартная: горсть чмырных игрушек в размёте.

— А-а-ай! — капризно завопила Надя Тормозилова, скорчив фальшивую гримасу. — Людмил-Иванна! Вовка опять меня за рожки дергает, Людмил-Иванна!

— Та-ак! — Людмила Ивановна встала из-за стола, где она заполняла методичку. И со скоростью «Неотложки» прибыла на место происшествия. — Вова, скажи мне, пожалуйста, до каких пор ты будешь хулиганить? — спросила она и, взяв его за нижнюю челюсть, развернула на себя.

Вова смотрел на нее пустыми детскими глазами безо всякого выражения.

— До каких пор я тебя спрашиваю?! — заорала она и рывком отвесила ему подзатыльник.

Чернявая Вовкина голова под ударом слегка пристукнула подбородком о грудь. Но он, уже привыкший к дурогонству воспетки, не выронил изо рта ни звука и лишь ещё сильнее набычился.

Надя Тормозилова при этом стала возбужденно подпрыгивать и, истерично смеясь, исступленно щёлкать ладошками.

— Чего ты молчишь?! Отвечай! — заводилась Людмила Ивановна. И хотела было повторить «на бис», но вдруг почему-то передумала. Взяла его на руки и сказав напутственно: — Иди, поиграй в песочке, — с раскачки метнула в открытое окно.

Но Вовка не долетел до песочницы и напоролся шейкой на её острый бортик. Голова его, вдруг, с хрустом отскочила и, стукнувшись о ножку грибка, замерла недалеко от тела.

— А-а-ай! — заверещала Надя и кинулась на Людмилу Ивановну с кулаками. — Ты убила его!

— Хватит! — крикнула та, одновременно мощно топнув ногой. — Хватит! Надоело всё! — и выбросила журнал в урну. — И ты со своей дурацкой игрой!

— Но, мама! — вскрикнула Надя.

И когда дверь захлопнулась, мягко всхлипывая, стала оплакивать Вовочку. Он был её единственной большой куклой, пригодной для игры в «детский сад».

Все молчали, не зная как им отреагировать. В раздавшейся, как толстая баба, тишине.

— Так это ты описал тут свою сестру и мать? — нарушил Ганимед «минуту молчания». — Но зачем ты изменил их имена?

— Я всегда так делаю, чтобы на меня не смогли подать в суд.

— А я решила, что ты всё это выдумал, — удивилась Креуса.

— Я не умею выдумывать, у меня слишком бедное воображение. Поэтому мне приходится, как Уайльд, «вкладывать весь свой гений — в жизнь. И лишь…» описывать то, что у меня вместо этого выходит.

— Но для чего тебе переводить книгу? Книги — это уже не модно. Зачем ты тратишь время на эту ерунду? — посмотрела Креуса на Елену.

— Ты даже не представляешь, сколько мне заплатят за осуществление данного проекта!

— Сколько?

— Волшебник подарил ювелиру, которому таскал из прошлого драгоценности на переплавку, миллион долларов только для того, чтобы показать мне, что он не шутит! И этот миллион мог бы быть уже моим, а не ювелира, если бы я разгадал тогда его интеллектуальный ребус. К тому же, недавно мне послали сновидение — фрагмент моего будущего, которое я, как проснулся, тут же записал. Прочитать?

— Ну, давай, — улыбнулась Елена, призвав жестом этот «миллион долларов» облокотиться на себя вместо кресла, входя в роль его ассистента.

Ганеша с удовольствием опёрся спиной об её душевную поддержку и стал читать:

«Ганеша оглядел себя: он сидел в тёмно-серой рясе у стены многоэтажного здания прямо на тротуаре. В его длинных волнистых волосах, которые он отрастил за время семилетней трансформации физического тела в светозарное в полной изоляции от мира, было полно перхоти. И понял, что их снова пора помыть.