Игорь Вардунас - Охота на Нострадамуса Страница 2

Через восемь лет в пятидесяти милях к северу от места захоронения девушка Кейт Либби вздрогнула и проснулась.

Часть 1

Человек, который знал все

Глава первая

Нет хороших парней, нет плохих парней,

Оружие в руке плохого человека – плохая вещь.

Любое оружие в руке хорошего

человека не навредит никому…

…кроме плохих людей.

Чикаго, Иллинойс, 2001

Я не мог жить, не делая того, что мне нравится, дорогая. И я должен был быть готов умереть за это. Я трус. Знаю.

Мы все отстаивали надуманные идеалы, хуля бесчисленные пороки, которые сами же и порождали, а когда приходил черед уйти с поля, нам становилось глубоко наплевать, каким, собственно, становился исход той войны, на которой мы проливали кровь и обрели свой конец. Сколько убили с той стороны, а сколько с этой. Кто прав, кто виноват. Черные или белые. Война – это миф и самообман. Нерв. Электрическая петля на кадыке человечества. Тогда почему мы все еще здесь, ведь неужели нам больше некуда идти? Солдаты без фронта, душ и семьи. Что ждет каждого из нас, кто рано или поздно будет вынужден переступить черту, разделяющую жизнь на «до» и «после»?

Молния, которая расчертит небо и одним ударом отпустит грехи, перемешав их в пепел вместе с плотью.

Летнее небо за витриной кафе раскатисто заворчало.

Значит, все-таки будет гроза, – думал Дениел, глядя на громадную свинцовую тучу, неспешно наползавшую на крыши домов далеко на востоке. – Для общества бунт – вещь не менее полезная, чем гроза для природы, так, кажется, говорил Джефферсон… Видел бы ты, что стало с этим миром сейчас, старина.

Июль в этом году выдался на редкость дождливый. Природа словно ощущала неуловимые колебания, в нефизических сферах случившиеся в городе за последний месяц. Неужели это все из-за него, пока они его искали? А его искали, он в этом не сомневался. Но пока везло. Сказочно везло.

Все-таки линии вероятности – странная штука. Он давно заметил, что последовательность событий, на которые можно влиять, остается неизменной – за что уж не стоит беспокоиться, – а вот с погодой каждый раз все обстояло по-разному. А разве на нее никто и ничто не влияет? Или в этом мире действительно существуют и работают вещи, неподвластные человеческой воле и разуму? Почему здесь? В это время? Именно сегодня?

Время – как взмах крыла бабочки. Смазанный, неуловимый. Один-единственный, застывший в бесконечности. Он дожидается своего часа где-то внутри каждого из нас. Мы же продолжаем бежать, с легкомысленным упорством стачивая жизни подобно разноцветным мелкам, которыми выводят на асфальте, зажав беспечной детской рукой… Спотыкаемся, падаем, не успевая разглядеть в короткой, отпущенной нам суете самого главного.

Неплохо подмечено. Когда? Кем?

Дениел провел ладонью по небритой щеке. Почему здесь? Именно сегодня?

На вид ему было около сорока, не больше. Правильные, не лишенные привлекательности черты лица, тонкий нос, внимательные карие глаза, в уголках которых залегли глубокие сеточки тонких морщинок – явные отпечатки лишений и неспокойного образа жизни. Трехдневная щетина и не очень длинные, зачесанные назад светлые волосы, с легкой проседью на висках. В общем, на первый взгляд ничего сверхъестественного – типичный торговец подержанными авто или предприниматель средней руки, зашедший поутру выпить чашечку кофе. Вид задумчивый, даже немного грустный – наверняка вытурила какая-нибудь капризная юбка, и ночевал парень в придорожном мотеле. Милые бранятся, как говорится… Но по опрятному внешнему виду (пиджачная пара, чистая, хоть и мятая белая рубашка под расстегнутой курткой с заплатами на локтях) можно было допустить, что на данный момент дела более-менее пришли в норму и человек в кои-то веки шагнул на белую полосу. Но судить об этом было практически некому – в этот час в ресторанчике, помимо него, находились только хозяин да скучающая пожилая официантка, шуршавшая пластинками у музыкального автомата.

– Земля Палестины вскоре будет освобождена! Существование этого режима – постоянная угроза Ближнему Востоку, его существование унижает достоинство исламских наций…

Дениел отвернулся от бубнящего телевизора над электропечью, медленно подогревающей крутящиеся на проволочном садке круассаны. Отхлебнул остывающий кофе и посмотрел на улицу сквозь наклеенное с другой стороны витрины косое название гибрида кафе с пиццерией, в котором, по смелому заверению приписки ниже, подавали лучший яблочный пирог во всем штате. Улица как улица. Таких в Чикаго, да и по всей Америке, сотни и маленькая тележка. Четкие прямые линии, похожие, как братья-близнецы, копченные временем коробки домов с вертикальными зигзагами наружных лестниц, пришвартованных друг к другу веревками с колыхающимся на предгрозовом ветру цветастым застиранным бельем. Красные бородавки натыканных по углам пожарных гидрантов. Автобусная остановка, щедро закамуфлированная граффити – следами обитания разновозрастной ребятни, шумно пинающей мяч в закоулке с баскетбольным кольцом, под ритмы громыхающего отражающимися от стен высоток басами бумбокса. Группа ремонтников, перегородивших часть улицы как раз со стороны кафе, в котором ждал Дениел, суетящихся вокруг ямы, из которой зачерпывал огромным ковшом фыркающий гидравликой экскаватор. От соприкосновения ковша с почвой мелко вибрировал стол, звенели бокалы, подвешенные за ножки над стойкой. Шел мелкой рябью экран телевизора. Ритмично выстукивал отбойный молоток.

– Уверуйте, и он возьмет трубку! – кричал всклокоченный бородатый мужик у светофора, нацепивший порезанную коробку из-под холодильника, на которой с ошибками черным маркером было выведено «Грядет тот день, который тебе еще припомнят!». – Просто наберите номер и спросите – кто на проводе? И рекут вам – Иисус на проводе…

С этими словами он круговым движением водил пальцем, словно набирал невидимый номер, по той части коробки, где предположительно должно было находиться сердце, а второй, сжимающей красную телефонную трубку на болтавшемся оторванном проводе, тянулся к небу, монотонно раскачиваясь в такт произносимым словам.

Ничего необычного. Как всегда. Боже, благослови Америку.

Через несколько часов эта улица попадет на первые полосы всех известных газет, журналов и брошюр, которые только выпускались в этой стране. Название кафе, в котором перекусывал Дениел, тоже там будет. Правда, не в столь нарядном и вылизанном виде, как сейчас, но лучше рекламы не придумаешь. Худшее из того, что о вас говорят, – это если о вас не будут говорить вообще. Уайльд, кажется. Позднее на развороте «Чикаго сан-таймс» какой-то острослов напишет: «Резня на перекрестке Миллера». Времена меняются, газетчики – никогда. Дениел мысленно усмехнулся. В хлестком заголовке было что-то от Хэммета, которым он зачитывался в колледже. Когда-то давно. Миллион лет назад, в другой жизни. Деньги – нерв войны. Но на этот раз он, не по своей воле ставший изгоем и одиночкой, не будет в этом участвовать, а будет только подбирать. Подбирать, словно падальщик. Шакал, пожаловавший на кровавое пиршество смерти после насытившихся господ. Пусть. С него хватит крови. Ему осталось совсем чуть-чуть.

Интересно, так ли ощущает себя Бог, когда смотрит на нас? – думал Дениел, разглядывая неторопливый, размеренный субботний мир за окном. – Зная, кто куда пойдет, что сделает. Что с кем случится в следующую секунду. Какая участь ждет этого человека или того. Или у него есть дела поинтереснее да поважнее? За всем ведь не уследишь. Да и зачем? Какое ему вообще дело до нас, букашек? Копошимся себе. А может, у него в небесной канцелярии сидит целый штат персонала по связям с общественностью? Тогда в отделе «грешники» наверняка постоянно толчется куча народу – так-так-та-ак, а что тут у вас, порочная мысль, кража? Убили, ограбили, сманили жену? Сколько бы вам за них дать? Или лучше сразу в печь его, другим в назидание! – следующий! И хрясь печать в уведомление…

А существует ли Бог? И если он все-таки есть, чем он занимался, когда у него отнимали семью? Позволили маньяку выкрасть малолетнюю дочь прямо из школы, зарыть ее в самодельный гроб, а потом наведаться к нему домой и спокойно зарезать жену, которую он, пораньше вернувшись с работы, обнаружил в подвале рядом со стиральной машиной, пиликавшей о том, что белье давным-давно постирано. Глаза, смотрящие в пустоту из-под налипшей на исцарапанный лоб спутанной челки, которые он запомнил на всю оставшуюся жизнь. И багровую нитку крови, еще теплой, ленивой, густой соленой каплей ползущей на скулу, оставляя за собой жирный багровый след. Слепой, всепоглощающий, лишавший дыхания, оглушающий ужас от свершившегося не позволил ему даже допустить самой мысли – насиловали ли ее. Дениел боялся об этом думать, сквозь сплошной соленый туман, застилавший глаза, неуверенными, пьяными от горя и растерянности движениями онемевших пальцев пытаясь вернуть на место изодранные лоскуты ее тоненьких джинсов, густо измазанных красным. Не хотел. Не верил. Обрывками помнил лишь, как через несколько дней, в пьяном безумии рвал на проклятые клочки полученное от адвоката заключение судмедэкспертов. И еще ее кожа, губы, такие мягкие, знакомые, теплые, с легким привкусом цветочных духов, которые он подарил накануне, в день годовщины. Запах, который на всю жизнь отпечатался в мозгу беспощадным привкусом смерти. Он знал, что те, кто это сделал, ушли недавно, незадолго до его прихода, но все равно продолжал плакать, баюкая на руках безвольно повисшее тело жены, с руками, раскинутыми, словно крылья у подстреленной птицы.