Майская ночь, или Утопленницы - Евгений Юрьевич Лукин Страница 2

Этак ведь и обрушить можно пещерку-то…

Прочие бочки, насколько я мог разглядеть, в количестве четырёх-пяти штук стояли как попало у стен, причём самая широкая и приземистая была накрыта большой почерневшей иконой, а на самой иконе лежал огромный старинный пистолет — чуть ли не с колесцовым взводом.

Прямо разбойничье гнездо какое-то.

— Ну чаво опять стал? — загремел на меня хозяин всей этой оперной бутафории. — Безлошадного драгунского полку пеший ездовой! Седай!..

Рядом с очажком располагались две плахи, на одну из которых я и присел не без робости. Любопытно, что с одёжки, которую я держал в руках, ещё капало. Стало быть, не так уж и далеко мы с ним забрели. Машинально принялся отжимать, а сам оглядывался украдкой.

А ведь, пожалуй, что и не бутафория. Пистолетище, например, вполне достоверный — если и копия, то очень точная (на мой, разумеется, дилетантский взгляд).

В колеблющемся розоватом сумраке я не сразу увидел, что глиняный пол пещерки застлан огромным, возможно, персидским ковром, середина которого была варварски вырезана или, точнее, вырублена — как раз под размер очажка.

Хозяин тем временем, усевшись напротив, разглядывал меня из-под насупленных седых бровей. Долго разглядывал. Потом спросил:

— В икону стрелить будешь?

Я вздрогнул и чуть не выронил недовыжатое барахло.

— Зачем?

Старик моргнул. Похоже, удивился.

— Клад тобе даётся… — озадаченно пояснил он, окинув огромной корявой пятернёй полпещерки. — Нет, ну, знамо, не весь… Чаво унесёшь… Стрели давай! Иначе не взять…

Вот уж воистину клин клином вышибают. Самое бы время решить: не во сне ли я обретаюсь и не попробовать ли мне проснуться, — но предложение выстрелить в икону прозвучало столь кощунственно, что тут и во сне возмутишься.

— Так! — решительно сказал я. — Дед!.. Ты соображай, что говоришь вообще! А если б я был верующий?

— Не веруешь? — с любопытством осведомился он.

— Нет.

— Ни в Бога, ни в Чёрта?

— Ни в Бога, ни в Чёрта!

— А во что тады?

— В то, что вижу, слышу… осязаю… Да и то не всегда.

— А-ха… В меня, стал-быть, веруешь?..

— Куда ж я денусь? Вот он ты, передо мной…

По-моему, старикан остался доволен услышанным. Приосанился, встал, прошёлся по дышащему пылью ковру. Даже бородищу свою огладил. Потом покосился лукаво.

— Чаво ж не стрелил, раз не веруешь? — уличил он меня.

— Ну так другие-то — веруют, — объяснил я. — Зачем мне их обижать?

— Вишь какой! — подивился старик. — Хошь с колокольни тя кидай…

Задумался, покачал головой. Голова у него тоже была вполне былинная — как у Тугарина Змеёвича, с пивной котёл. И, воля ваша, а веяло от грозного старца некой первобытной силой, внушавшей мне лёгкий трепет.

— Ай, ладно! — беспечно молвил он. — Не хошь стрелить — не надо. Я сёдни добрый. Сколь унесёшь — всё твоё…

Э, нет! После фокусов с цыганским гипнозом я уже был настороже.

— Да не буду я ничего выносить! — нервно отозвался я. — Других вон разводи!

— Чаво? — не понял он.

Или, подозреваю, сделал вид, что не понял.

— Дед! — взорвался я. — Да что ж ты меня за лоха-то держишь?

Расхрабрился? Да, расхрабрился, но, уверяю вас, исключительно с перепугу.

Кстати, «лох» не смутил его нисколько. Как выяснилось, словцо это старикан знал хорошо.

— Пошто ж за лоха? — оскорбился он. — Я к тобе со всей душой…

— Ага! Со всей душой!.. — огрызнулся я. — За сокрытие найденного клада, между прочим, и загрести могут… Недавно вон суд был над чёрными археологами!

Пещерный дед резко повернулся, уставился.

— Над кем?

Я объяснил. Он малость отмяк.

— А, энти… Знаю. Давеча пугнул одного… А про Анчихриста ничо пока не слыхать? — тревожно спросил он чуть погодя. — Не объявлялся ишшо?

Несколько мгновений мы неотрывно смотрели друг на друга. Забрезжила догадка. Были ведь случаи, когда в тайге обнаруживались целые семейства староверов, бежавших от патриарха Никона, потом от Петра и с тех самых пор триста с лишним лет ни разу не видевших ни единой живой души. Ковыряли сохой землицу, питались чем Бог пошлёт, чаяли скорого конца света, ждали, что вот-вот приедет в треклятой своей телеге об одной оглобельке враг рода людского…

Догадка, прямо скажем, хиленькая. Одно дело — тайга, и совсем другое — Нижняя Волга. Попробуй здесь утаись на триста лет! Мигом выявят.

И потом с чего бы отшельнику-старообрядцу подбивать дорогого гостя на этакое бесчинство — в икону пальнуть из пистолета? Хотя… Не исключено, что образ-то еретический, никонианский, по греческим канонам малёванный…

Да и клад в эту картину не вписывался. А вписывался он, между прочим, совсем в иную картину, не помню, правда, в какую. Где-то я что-то когда-то подобное читал. Почему-то была мне знакома и пещерка, и замшелый приземистый бочонок, накрытый иконой, и лежащий поверх неё древний пистолет…

— Антихрист?.. — осторожно переспросил я, а сам всё пытался восстановить читаное. Не восстанавливалось. В памяти по-прежнему зияло обширное слепое пятно. — Да нет вроде, не объявлялся…

— Ну, може, похожий кто…

— На Антихриста? — Я запнулся. Все известные мне политические деятели смотрелись мелковато и на столь серьёзную роль явно не годились.

Однако стоило мне на них отвлечься, слепое пятно исчезло — и память как бы вывернулась наизнанку, предъявив разом и пещерку, и бочки с награбленным золотом, и лежащий поверх иконы пистолет. Изумление моё было столь велико, что даже робость перед древним хранителем клада отшибло напрочь. Я поймал себя на том, что гляжу на него во все глаза — и хихикаю самым неприличным образом.

— Дед! — выговорил я. — Слышь… Хорош под Стеньку Разина косить! Всё равно ведь не поверю…

Он обернулся — и я умолк. Взор старика был жуток.

Глава 1. НАСТИНА ГОЛОВА

В шайке малолетнего Стеньку уважали — знали, что дурак, береглись. Ты ему слово, а он тебя — кистенём. В разбойники проситься пришёл — решил его атаман попытать: способный ты к душегубству, али как? Иди, говорит, покажи себя, каков ты охотник на дикую птицу о двух ногах. Ради смеху, понятно: малец, пятнадцать годков, куда ему! Пошёл. Вернулся с платом, а в плат голова девичья завёрнута, да такая личиком раскрасавица, что крякнул атаман:

— И как только у тебя у Ирода рука поднялась?

А вьюнош этот