Арехин в Арктике - Василий Павлович Щепетнёв Страница 2

собирался. При случае, впрочем, он поинтересуется, в чем дело, и если окажется, что реальной вины за Циолковским нет, тогда… Но сейчас ждало другое. Благодаря Каннингу время пролетело незаметно, и приближался назначенный час. Он миновал переулок, шагнул в проходной двор и вышел на улицу Командарма Миронова, бывшую Старокупеческую. Хорошо бы, подумал Арехин, ещё и будущее название знать, поскольку Командарм Миронов долго не продержится. Вряд ли.

Сейчас, в полдень, улица походила на собаку, спящую под жаркими лучами. Настолько недвижна, что и не понять сразу, жива ли, нет. Хотя на иных улицах и пробивались ростки новой экономической политики, открывались лавки и магазины, но здесь, на улице Командарма Миронова, люди не торопились. Присматривались. Совслужащие были, как и полагается, на службе, а обыватели прятались от жары кто где. Ни дворников, ни милиционеров. Ничего, пройдет пара месяцев, люди поверят, что НЭП всерьёз и надолго, тогда-то и расцветут торговля, ремесла и всяческие искусства, важнейшим из которых для нас будет искусство балаганное. По крайней мере, Ленин так и говорил в прошлую встречу. Синема, цирк, куплетисты, панч-журналы в частности и панч-журналистика в целом.

Он шёл, чувствуя, как пот пропитывает одежду. И свет, и жара мешали ясно мыслить, а мыслить неясно Арехин не любил. Вот придет вечер, а за вечером ночь, тогда и наступит время анализа. Сейчас же важнее другое: прийти в условленное место в условленное время.

И то, и другое близились неотвратимо. Особенно время. Со временем шутки плохи, проходных дворов у времени нет. Или все-таки есть? Вдруг да и можно, изловчась, оказаться в июле четырнадцатого? Или, чего уж там, поменяем цифры местами, в июле сорок первого? Но в будущее не хотелось совершенно, хотя многие люди, не обделённые ни трезвым умом, ни здравой памятью, считали, что тогда уж, через двадцать-то лет, Россия будет если не райским садом, то культурным парком во всяком случае. Возможно, хоть и сомнительно. Но будет ли в России сорок первого года место для Арехина? Время такое, сегодня утром ты живой, гладко выбритый, одеколоном пахнешь, а к вечеру, глядишь, и того…

Условленное место выглядело просто: чайная с вывеской, изображающие самовар и баранки, над которыми рублеными буквами выписано название. «Красный самовар». При этом «самовар», судя по виду, сохранился с царских времен, а «Красный» написали синей краской. Какую смогли найти, той и написали.

Жаль, что Ленин настаивает на конспирации: куда приятнее было бы подкатить с ветерком. Фоб и Дейм любят быструю езду. Но конспираторы Фоб и Дейм никудышные, вот и идёт он обыкновенным ходом. Со стороны — обычный старорежимный человек из недорезанных: чесучовый костюм, шляпа-канотье и очки с тёмными до антрацитовой черноты стёклами на носу. Врезать бы буржую по очкам, сбить шляпу, потоптаться на ней, да жарко. Пусть пока идёт.

Городской пролетарий, что отдыхал перед чайной под деревом, лёжа на боку и подперев голову левой рукой (а правой доставал из фунтика семечки и неторопливо, вдумчиво лузгал их, стараясь сплюнуть шелуху так, чтобы не попала на одежду), лениво смотрел на Арехина, и хотел он топтаться на шляпе, нет, Арехин не знал. Очень может быть, что этот пролетарий — секретный агент, поставленный, вернее, положенный следить, ведётся ли за Арехиным наблюдение, не тянется ли за ним хвост.

Он вошёл. Внутри — две худенькие гражданки, перед которыми стояли стаканы с морковным чаем. Что ж, для почина можно и морковный.

Одна из гражданок, по виду — молодая большевичка (было в большевичках нечто, отделявшее их сразу и от барынек из бывших, и от трудящихся, но малосознательных работниц), подошла к нему.

— Вы пришли пить чай?

— Да, если у вас есть «Липтон»

— «Липтон кончился, но могу предложить 'Раджу»

— Согласен и на «Раджу».

Произнося условленные фразы, Арехин старался выглядеть естественно и невозмутимо, но морковный чай и общая убогость заведения выдавал несуразицу диалога, уместного в шестнадцатом году, но не сегодня. Похоже, пароль с той поры и сохранился. Хорошо, хоть никто не слышит.

Большевичка взяла Арехина за руку и повела в дальний угол. Там за перегородкой было особенное место, для чистых гостей. Он сел. Большевичка ушла. Пришёл половой и молча, ничего не спрашивая, поставил перед ним стакан чая и блюдце с двумя сушками. Поставил — и тут же ушел.

Арехин понюхал. Ну, не «Раджа», но вполне терпимый чай. Значит, поторопился он высмеивать большевичку. Урок.

Он услышал шаги — медленные, пришаркивающие. Знакомые.

Арехин поднялся:

— Здра…– он осекся, заметив, как Надежда Константиновна прижимает палец к губам.

— И тебе не болеть, Мишенька, — с деланным весельем ответила она. — Давно не виделись, ты, поди, и забыл свою тётю Клаву?

— Как можно, тётенька, — после секундной запинки ответил Арехин.

Вид Надежды Константиновны той запинки стоил: одета она была как провинциальная тетушка из мещан, принарядившаяся по случаю поездки в столицу. Ярко-зелёное платье с рюшечками, розовая шляпка с вуалью, сложенный кисейный зонтик в руках. Для того, чтобы узнать в этом наряде Крупскую, постороннему одного усердия мало. Тут нужен профессиональный взгляд. Опытные филеры частью уничтожены, частью разбежались, и только малая их доля служит новой власти. А филеров новых, большевистских, пожалуй, Надежда Константиновна проведёт. С её-то опытом конспирации. Хотя… Хотя если за ней следят всерьёз, то уж как-нибудь найдут специалиста потолковее. Под стать объекту.

— Мне мятного чаю, голубчик.

Голубчик принес зеленоватый чай, но пахло ромашкой, а не мятой.

Надежда Константиновна вида не подала. Или ей было всё равно.

— У нас мало времени.

Арехин промолчал. Если мало, то каждое слово может оказаться лишним. А ему сказать пока нечего.

— Володя занят чрезвычайно. Каждая минута на счету. Недостатка в секретарях, помощниках всякого рода нет, напротив, вздохнуть свободно и то трудно. Но много бестолковщины. Потому встретиться с тобой, Алек… Мишенька, он сейчас не может. Но у него есть к тебе поручение. Очень важное.

Арехин только наклонил голову — мол, весь внимание.

— Не знаю, заметил ты, нет, но люди стали меняться — она посмотрела в лицо Арехину. Пришлось снять очки.

— Всё меняется, и люди тоже, — ответил он, решив, что тётенька ждет ответа.

— Это-то понятно, но люди обыкновенно меняются поодиночке и в разные стороны. А тут — вместе и в одну. Все и говорят схоже, и пишут схоже, и даже выглядят схоже. Отъелись, раздобрели. Но беда не в том, что раздобрели, конечно. Даже не в том, что всяк норовит в