Нити магии - Эмили Бейн Мерфи Страница 20

– Ты можешь показать их мне? – спрашиваю я. Собственное горло кажется мне тесным и холодным, словно сталь. Что-то странное подступает изнутри, угрожая взорваться подобно рудничному газу.

Якоб колеблется.

– Когда я рассказал Хелене о том, что нашел, она… она попросила меня бросить все это. Мне кажется, она испугалась, что если действительно произошло нечто плохое и Алекс был к этому причастен… – Он сглатывает. – Я в некотором смысле понимаю, почему она ничего не хочет знать, ведь тоже тепло относился к Алексу. Знание изменило бы ее взгляд на него, омрачило память. Это походило бы на то, словно он умер еще раз. Поэтому она решила оставить все позади и жить дальше. Она удочерила Еву, сосредоточившись на будущем. Но, честно говоря, – Якоб пожимает плечами, – это все мне не очень-то по душе.

Лильян скользит на полшага ближе ко мне.

– Это было давно, – мягко говорит она. – Какой смысл разыскивать что-то спустя столько лет?

– Смысл есть, – без промедления отвечаю я, – для меня.

Это означает узнать правду о том, что случилось с моим отцом. То событие изменило все, из-за него я оказалась в «Мельнице» и теперь не могу покинуть этот дом, если есть хотя бы малая вероятность того, что Вестергарды опасны или что-то скрывают. Не могу, когда Ева прямо сейчас спит в хозяйском доме.

Якоб выдыхает и размышляет вслух:

– Чертежи хранятся в библиотеке на третьем этаже. Я могу показать их тебе. Завтра, когда приедет Филипп и все будут заняты подготовкой к Мортенсафтену. – Он откашливается. – Просто… если в этом есть хотя бы капля правды, никто не должен знать, что ты это видела. Ни Брок, ни Филипп, ни Хелена, ни даже Ева. Будь осторожна.

«Будь осторожна».

Всю свою жизнь – до этой недели – я была очень-очень осторожна. Осторожна со своим сердцем, осторожна со своей магией. Но сейчас во мне разгорается тот привычный, безмолвно чадивший много лет гнев, который я испытала в отношении Вестергардов в день гибели отца, как будто в глубине души уже тогда что-то знала. Я перевожу взгляд со скользкого льда у меня под ногами на чернильно-синее небо над головой и задумываюсь о том, насколько глупо учиться кататься на коньках. Ради чего идти на такой огромный риск, ведь всегда есть вероятность упасть, порезаться острым лезвием, разбить голову о твердый лед, сломать кости? «Когда умеешь хорошо кататься, – неохотно предполагаю я, – это, наверное, красиво». Так же красиво, как балет. Но одно неверное движение – одно неправильное секундное решение, – и красота становится смертельной, лед крошится, крошатся кости…

Откашливаюсь и слышу свой собственный голос:

– Наверное, я все-таки передумала.

– Передумала? – удивляется Якоб. – Насчет работы в Херсхольме?

– Насчет обучения катанию на коньках, – поясняю я и настороженно улыбаюсь ему. – Наверное.

Лунный свет снова отражается в его очках, и под его скулами залегают глубокие тени.

– Тогда, наверное, я знаю кое-кого, кто возьмется тебя учить, – говорит он.

Глава десятая

Филипп.

1854 год.

Факсе, Дания

Мне семнадцать лет, и сегодня вечером мне впервые в жизни предстоит увидеть две вещи: мертвого человека и то, как выглядит мой брат Алекс, когда влюблен.

Брат вернулся с войны три года назад, а я до сих пор радуюсь, видя, как он поправляет шейный платок перед овальным зеркалом в коридоре. Он раскрывает гребешок для усов, сделанный из серебра и черепахового панциря, когда дедушкины часы в прихожей бьют пять раз. Алекс проводит пальцами по роговым пуговицам на своем плаще. Запах ваксы, исходящий от его высоких кожаных сапог, так знаком, что если прищуриться, то в наступающих сумерках брата можно принять за нашего отца.

– Ты готов? – спрашивает он, и я киваю, поправляя свой теплый плащ. Я тоже отращиваю усы и смазываю их специальной помадой.

Александр до последней черточки выглядит истинным героем, человеком, который с гордостью вернулся домой после того, как Дания одержала победу в Трехлетней войне, отлупив Пруссию и сохранив свои княжества. Три года назад, когда он вошел в дом, я бросился ему на шею и заплакал беззвучными, идущими от самого сердца слезами, которые так долго сдерживал, что, боялся, уже никогда не смогу их выплакать.

Алекс помогает матери сесть в карету. Сегодня вечером мы везем ее в театр в Копенгагене, как когда-то возил отец. Папа пожертвовал жизнью на этой войне, но, по крайней мере, не напрасно. «Это единственное, что облегчает боль потери», – думаю я, пока карета катится мимо разрушенного здания фабрики, куда меня не приняли на работу несколько лет назад. Переулок, где я видел мальчика, игравшего с магией, темен и пуст. Мне отчаянно хочется щелкнуть пальцами – это движение я отрабатывал столько раз, что оно уже превратилось в нервный тик.

– Как дела на шахтах? – спрашивает мама, и голос ее звучит подобно шелесту бумаги.

Она ласково называет меня min skat – «мое сокровище» – и кладет ладонь поверх моей руки. Синие вены тянутся под ее кожей, словно прожилки руды, а от уголков ее глаз разбегаются тонкие морщинки, похожие на нити паутины. Гибель моего отца, тревога за Алекса и за шахты – все это состарило ее. Приятно снова видеть маму с чистыми волосами и в красивом вечернем платье. Такой, какой она была при жизни отца, а не тенью, в которую превратилась потом.

– Наши шахты – неисчерпаемая сокровищница, – отвечаю я, и, когда она улыбается, ободряюще сжимаю ее ладонь.

После того как спас южные княжества, брат вернулся, чтобы спасти наши шахты. Он распахнул клети и принял отцовское наследие, снова вдохнув жизнь в копи Вестергардов, потому что после победы экономика страны пошла в рост и понадобилось много известняка, чтобы восстановить разрушенные постройки. Вместо того чтобы унижаться и выпрашивать работу на фабрике, я теперь хожу по огромным лабиринтам: сорок километров постоянно расширяющихся тоннелей в шахте, носящей мое имя. Я нашел там потайные пещеры, в которых лежат мерцающие озера, скрытые глубоко под землей.

– Филипп изыскивает все новые способы, чтобы превратить наши копи в гудящие ульи, – тепло отмечает Алекс. – Я ему теперь почти не нужен.

Алекс унаследовал почти все имущество семьи, но отец оставил малую долю и мне. Будучи первым помощником своего брата, я присматриваю за шахтерами, и мой престиж высок, несмотря на то что иногда я больше времени провожу под землей, чем на поверхности.

Я держу мать за руку в течение всей поездки через блистающий огнями Копенгаген, потому что фонарщики снуют по улицам, зажигая газовые фонари при помощи длинных палок. Мы выходим из кареты перед огромным зданием театра, и