Юнкер - Валерий Пылаев Страница 20

Что?!

Да твою ж!‥ И с чего Костя вообще взял, что в роду Горчаковых не было сильных менталистов?

В виски будто вкрутили два раскаленных самореза в палец толщиной. Дед врезался в мое сознание, как «Волга» в столб в тот день, когда я едва не отправился на тот свет. По сравнению с его мощью и эротические выкрутасы Гижицкой, и «прощупывание» Багратиона показались бы легкими поглаживаниями.

В глазах потемнело, а голова взорвалась такой болью, что я услышал хруст. Но не костей черепа, как показалось сначала, а чего-то куда более… значимого. Глава рода не миндальничал. Я вдруг с отчетливой ясностью понял, что дед не остановится. Вытянет тайну клещами из головы собственного внука — даже если для этого придется превратить меня в безвольное мычащее существо, способное лишь мочиться себе в штаны и капать слюнями.

— Хватит… — прорычал я, пытаясь хоть как-то закрыться. — Прекрати!

— Не дергайся. Или будет больнее.

Дед был сильнее, и любая моя попытка хоть как-то закрыть разум заведомо проваливалась. Он вспарывал один слой защиты за другим — быстрее, чем я успевал их возводить — и настырно пробивался в память. Последние несколько дней промелькнули перед глазами — а дальше все слилось в непонятное мельтешение картин и образов, которые я, казалось, видел впервые.

Дед ломился туда, куда не заглядывал даже я сам — в самые глубины черного омута памяти.

И там нас ждало то, чего я уже давно не помнил… а может — просто сам предпочел забыть. Каждый день, каждая секунда жизни, от самого рождения. Лица, какие-то разноцветные пятна… Звуки — далекие, непонятные и загадочные, будто приглушенные толщей воды.

Но не только они. Из-под красочных картинок детства, раздирая полотно памяти, настойчиво лезли другие: мертвенно-серые, высохшие и страшные.

Спрятанные так глубоко, что даже дурак бы сообразил: туда лезть не надо! Но особого выбора уже не было — оставалось только смотреть на бесконечную выжженную пустошь из моих кошмаров. На уходящие к горизонту вереницы ржавых автомобилей, на черные остовы опустевших домов, на тени, в которых уже не осталось почти ничего человеческого.

И на пламя. Безумный, дикий огонь, упавший с небес и сожравший то, что когда-то было городом… или целым миром. Сотни, тысячи добела раскаленных языков вздымались, плясали вокруг.

И их было вполне достаточно, чтобы обратить в пепел и меня, и деда.

Все закончилось внезапно — так же, как и началось. Я обнаружил себя лежащим на полу у опрокинутого стула. Видимо, свалился, когда дед меня «отпустил». Голова все еще звенела, в глаза будто насыпали песка, но по сравнению с тем, что творилось последние полторы минуты, я чувствовал себя почти что превосходно. Во всяком случае, у меня оказалось достаточно сил кое-как зацепить за край стола и подняться на ноги.

Дед полулежал в кресле лицом к потолку, запрокинув голову под таким жутковато-неестественным углом, что я видел только бледную морщинистую шею с пробивающейся щетиной.

Моя память оказалась не самым приятным местом — даже для Одаренного третьго магического класса. И приложила по полной.

— Дед… — позвал я. — Ты как?

Он не ответил. Не двинулся, даже не издал ни звука. И когда я увидел кровь, насквозь пропитавшую ворот халата, мне вдруг стало страшно. Настолько, что я буквально перелетел через стол…

И едва успел подхватить сползающее набок тело. Дед оказался неожиданно тяжелым — настолько, что я не смог удержать и сам опустился на пол за ним следом. В кабинете было прохладно, но его кожа показалась и вовсе чуть ли не ледяной — и белой, как снег. Если бы не все еще струящиеся из носа по щекам алые капли, я бы подумал, что в нем вообще не осталось крови.

Но самыми страшными были глаза. Закатившиеся и полуоткрытые — так, что из-под неподвижных век я видел только белки.

Дед не дышал.

— Даже не вздумай умирать! — прорычал я, врезав ему по щеке. — Слышишь?!

Три плетения легли одно на другое. На теле деда не было ран — если не считать крови из носа — так что мне оставалось только надеяться, что простенькое исцеляющее заклятье сможет хоть как-то поправить то, что лопнуло у него внутри.

Магические контуры замкнулись, сливаясь воедино, дед едва слышно хрипнул — и вдруг затрясся. Его тело била мелкая дрожь, а конечности беспорядочно дергались — только пальцы правой руки бессильно скребли халат на груди. Чуть слева — там, где находилось сердце.

И что делать?!

Я сначала схватил запястье, потом прижал ладонь к шее — но пульс так и не нащупал. То ли его и вовсе не было, то ли я не различил слабенькие удары за дрожью.

Дело плохо! И самое разумное — позвать кого-нибудь, поспешить…

Но время уже и так утекало сквозь пальцы — так тогда, с Костей.

И тогда я просто распахнул халат, пристроил деду на грудь обе ладони, чуть надавил — и вжарил Даром. Изо всей силы, разом пропуская через бездыханное тело весь оставшийся после схватки резерв. Никаких плетений — чистая сырая энергия. Своя собственная — и еще чья-то. Огромная и могучая, будто протянувшаяся откуда-то издалека, и при этом почти не утратившая мощи.

Наверное, так и работает тот самый Источник.

Дед перестал дергаться, и на мгновение показалось, что я угробил его окончательно. Но вместо того, чтобы тихо отойти в мир иной, он вдруг захрипел и выгнулся, втягивая широкой грудью воздух. Глаза — не жутковатые белые полосочки, а живые, темные, Горчаковские — посмотрели прямо на меня. Строго, но уже без всякой злобы или недоверия.

— Саша… Сашенька… — прошептал дед, протягивая руку. — Все хорошо, родной.

Куда уж лучше. Мне вдруг стало смешно. Деду зачем-то понадобилось чуть ли не прикончить нас обоих. Выпотрошить мою память, завязнуть в ней, как жук в янтаре, увидеть… что-то — и только потом найти для меня доброе слово. И то всего одно.

Впрочем, стоит ли привередничать?

— Что, признал? — усмехнулся я, откидываясь спиной на стол. — Чуть не угробил…

— Прости старика… Но не мог я иначе, Саша… Такое уж дело.

Похоже, дед и правда чувствовал себя виноватым. Отвел глаза и, не обращая внимания на протянутую ему руку, кое-как уселся самостоятельно. Силы к нему еще не вернулись — да едва ли и могли вернуться после такого — но упрямство заставило старика без моей помощи забраться обратно в кресло. И даже по-настоящему разозлиться на него уже не получалось.

В конце концов, на его месте я, пожалуй,