Сон негра - Даниил Юрьевич Гольдин Страница 21

Остановились. Шелестит что-то. Открываю глаза: трава зеленая вокруг, высокая. Стебли у лица колышутся, щекочут кожу. Я телом траву примял и лежу. Не знаю, что там вокруг, но пока не посмотрю – ничего и не будет. Только трава. Воздух теплый, день ясный. Хорошо как!

Руки за голову закинул, одежда стала сухая, к телу не липнет. Один лежу, наконец. Небо синее-синее. Вздремнуть, что ли? Сейчас вот самое время. А спать уже и не хочется вроде. В небо смотреть хочется. Пусть небо желтое будет, как мочу или солнце разлили. Надо бы решить, под каким лежать приятнее. Сконцентрироваться и выбрать. Мне ж тут лежать. Дождь хочу с неба золотой или солнечный?

Силы нужны, чтобы выбрать, а я полежать хотел просто. Но пока не выберу, полежать уже не смогу. Не та форма мысли. Пусть сок будет. Апельсиновый. Давно апельсинов не видел. И вообще приятно, когда цвета яркие. Только пусть не сок, а квас в небе. Так больше по-русски как-то. Но желтый. Не было еще такого: все серь сплошная да хмарь, а тут живое, яркое. И запах свежей травы даже в мой обрубок забирается.

Желтое небо плещется – и правда апельсиновый квас разлили будто. Растеклось и сполохами пошло.

Я руку в траву запустил, колосок нащупал, проскользил по нему пальцами, дернул чуть – он поддался. Я вытянул из стебля сладкий молодой кончик и в рот сунул. Еще не попробовал, но уже знаю, что сладкий – по тому знаю, как легко стебель выскользнул. Зубами конец заломил, кисточка в воздухе над лицом покачивается.

Языком вожу по сладкой мякоти, стеблем мягкую кожу во рту царапаю, каждый шрам ощущаю. Пожевал я свой язык за годы. Старик я. Уже б добраться до честной покойной старости, а заплутал. Куда иду? Чего барахтаюсь? Ради какой большой идеи спираль вьется? Дело большое есть, а идеи нет. Была бы у меня своя идея – все ясно бы было. Знаешь, чего хочешь, знаешь, что важно. На ценностях стоишь твердо, убеждениями подпираешься, знаменем машешь, драконов сражаешь, принцесс из воздушных замков вытаскиваешь.

А тут только зыбь болотная, ноги вязнут. Какие уж тут знамена? – одни отражения.

– Может, хоть ты меня убедишь, что взаправду есть что-то важное? – на груди у меня стоит петух.

Взъерошенный весь. Перья золотистые с черным, гребень на клюв спадает. Переминается с ноги на ногу, одним глазом смотрит.

– Ну, пойдем, покажу, – говорит так, будто давно тут моего вопроса поджидал.

Голос у него низкий и мягкий, без клекота. Смутно-знакомый. На каждое слово головой вперед-назад кивает. На лоб мне перепрыгнул. Шпоры у него страшные, легко глаза выбьют.

Петух слез с меня, нырнул в траву, там крыльями бьет, за собой манит.

Приходится встать. Как встаю – головой в квас окунаюсь. Низко небо. Сначала пригибаться приходится, пока по высокой траве идем. Невдалеке крыши виднеются и лес за ними. Петух впереди семенит, между стеблями проскакивает. Иногда я теряю его из виду, замираю, слушаю, не шуршит ли трава. А он вдруг прямо под ногами у меня объявляется, как из ниоткуда, и снова смотрит одним своим глазом. Вполне обычный петух, ничего примечательного. Хочется, чтобы глаза у него синие были, как небо недавно, но совершенно обычные, куриные у него глаза.

– Куда идем? – спрашиваю.

– А подумать? – петух пристроился рядом, и я как бы сам теперь иду вперед, а не за ним.

– Вижу, что в деревню, не умничай. Но зачем?

– Ты же важное хотел.

– Хотел.

– Вот у нас на Калинке сегодня Первомай празднуют.

– И что же в этом важного?

– Мне важно. Хозяйка стол накрывает, весь день хлопочет. Ей помощь нужна, чтоб люди радовались. Людское счастье мне важно.

– Ты ради этого меня дернул? По-твоему, я на деревенских праздниках не бывал? Ты обещал показать мне, что есть действительно важного.

– Обещал, и покажу. Но что тебе там важным покажется или не покажется – до того мне дела нет. Я обещал важное показать – я покажу. Потом хоровод водить будут, девки через костер попрыгают, потом с парнями пойдут в лес животы нагуливать. И надо, чтоб все сытые были. Вот это важно.

Я подумал было плюнуть на петуха и к лесу свернуть, но до домов уже оставалось шагов пятьдесят, а там, может, и впрямь посмотреть на что будет. В конце концов, какая мне разница, куда топать?

Мы прошли между двумя покосившимися, недавно крашеными домами. На дороге в чавкающей грязи лежала здоровенная свинья. Ее пятак упирался в одну стену, а жирный зад – в другую. Петух захлопал крыльями и взлетел ей на спину. Скотина даже ухом не дернула. Тогда он деловито прошелся по щетинистому загривку и долбанул ее в темечко. Свинья подскочила, завизжала и кинулась на меня. Я успел только прильнуть к стене. Она меня сшибить должны была, но как-то мимо проскользнула, не задела, только грязью обрызгала сапоги и плащ.

Смотрю на свои сапоги: из голенища сапога древко торчит, вынуть бы надо. А то загниет.

Иду за петухом дальше. В деревне всего дворов сто.

Бредем с ним по улочке, люди вокруг все радостные.

Баба каравай в полотенцах несет, улыбается мне, носа моего обрубленного не смущается.

– Эй, гусар! – смеется. – Загулял, молодец? Проездом ли у нас али свататься к кому?

– Проездом, – говорю.

– Смотри, девок наших не порти! Хоть и красавчик, ах! Так бы и съела тебя.

Сарафан на ней красный, подол в грязи мочится. Хохочет над своими словами и прошла дальше, на меня без смущения оглядывается.

Мужики дрова колют, на вечернюю баньку запасают. Из печных труб валит дым. Небо уже синее снова – дым туда поднимается и квас разбавляет.

Петух меня провел почти через всю деревню. Дома все один к одному: кособокие, дощатые, песочного цвета краской крашеные. Только наличники на окнах резные, зеленые. Краску, небось, колхозом закупали, завхоз прикарманил на этом, краску подешевле взял – теперь она лупится везде, и дома стоят чешуйчатые.

На нескольких домах вижу красные растяжки с желтыми буквами. «Да неужто мы все позабыли?» – на одном. «Просыпайтесь, время настало!» – на другом.

«До рассвета руками усталыми разгребать почерневший снег» – всплывает в голове. Хотя вокруг трава и деревенская грязь. Какой снег? Навозом и кухней пахнет.

Вдруг петух в одну щель в заборе юркнул и закукарекал. Я к калитке подошел – открыто. Доски грязь загребают, еле сдвинул ее так, чтобы протиснуться.

Смотрю: обычный