Макс Кроу - Лучший стимпанк-детектив Страница 22

Он провел двумя пальцами по моей руке, точно ножницами, и поднялся. Меня схватили за ноги и потащили. Камни резали кожу, и я повернул голову, чтобы хотя бы не лишиться глаз. Меня волокли довольно долго, а затем подняли и сильным пинком отправили почти бесчувственное тело в свободный полет. Я ударился о твердую глину и покатился вниз, оббивая оставшиеся кости, пока не замер на самом дне. Кровь заливала глаза, но сквозь розовый туман я видел рыжий вперемешку с серым ил. Значит, я в карьере. Найти меня здесь не составит труда. Если повезет выжить после побоев шестерок Маркиза, то умру еще до заката от усердия жителей Отстойника.

Всё, что мне оставалось, это ползти. Черт, я не мог поднять головы, что-то явно случилось с моей шеей. И ног не чувствовал. Но цеплялся ногтями одной руки за этот проклятый, воняющий дохлой рыбой ил, и полз, полз.

Это длилось вечность. Вечность, наполненную болью и страхом. Добравшись до берега и упершись в вертикальную стену, я лег на спину и засмеялся. Смеялся сквозь слезы, сквозь кровь, заливающую рот.

Отстойник – это особое место. Здесь не прощают слабости, не знают жалости, и никого не заботит, можешь ли ты дать отпор. Поэтому выживают только сильнейшие. Те, кто упорно день за днем живет вопреки всему, каждому. Здесь нет друзей, только враги, и это закаляет, знаете ли. Поэтому, когда я бурыми от крови пальцами стал хвататься за глину, которая расползалась под ладонями, впивался в пожухлую траву и ломкие корешки, то знал, что должен, просто обязан вылезти наружу. Иначе вся предыдущая жизнь не стоит и жалкого каритаса. А там что? Там пустота. Закроешь глаза – темно, вот и в смерти так. Ничего. Всё, что у нас есть – это сейчас. И моё трижды драное «теперь» было со сломанными костями, но все еще было.

На середине пути я начал скользить вниз. Упереться ногами не удавалось, они все еще не работали, и я свалился на самое дно. Снова. И снова пополз вверх. Солнце садилось. А вместе с его последними лучами расползались тараканами новости о воре, который служит егерям.

До края уже было рукой подать. Когда под руку попался не гнилой пучок травы, а корень дерева, я вцепился в него, как в последнюю надежду, и с криком вывалил изможденное тело наружу. Я лежал на животе на самом краю бывшего водохранилища и дышал, дышал, превозмогая обжигающее ощущение в ребрах, нарастающее с каждым вздохом.

Ухватив ствол хилой осины, я сел. Обе ноги, похоже, выбили из суставов в коленях. Успокоив сердце несколькими вдохами, я принялся за левую ногу. Схватил ее покрепче и провернул. От дикой боли хотелось откусить себе язык. Из глаз хлынули слезы, все равно как у нежной девицы, впервые увидевшей раздавленного песика. Не давая себе передышки, вправил вторую ногу. Их обдало жаром, словно полили кипятком. Опираясь спиной о ствол дерева, я поднялся и тут же скрючился. Сложив руки на груди, словно ребра могли выпасть наружу, побрел, шатаясь как пьяный. За спиной загорались огни. Отстойник оживал в сумерках, и сейчас, останься я лежать на дне водохранилища, меня бы уже отыскали.

Нос учуял запах дыма, вязкая жижа под ногами сменилась грубо отесанным камнем. По узкой дорожке я брел к району, именуемому Карьером.

Широкие трубы уводили пар и черные коптящие клубы в небо, те соединялись в одно непроницаемое облако, которое зависло над землей и не собиралось никуда двигаться. Местные жители шутили, что им нипочем ни дожди, ни снега, ни палящее солнце. У них вечные сумерки и осень. На глиняном карьере, давшем название целому городскому району, расположились гончарные мастерские. Там же очищали глину, лепили посуду, обжигали и отправляли в магазины. Помимо мастерских здесь, как плесень в подвале, расползались заводы и заводики. Металлоплавильные, столярные, оружейные, ткацкие цеха… Вся промышленная мощь Асилума была заключена на этом пятачке земли, и черное облако не зря зависло над их головами. Землю покрывал слой пепла, его частицы летали в воздухе, точно снег.

Раньше дома строили подальше от фабрик, но теперь кривые крыши были натыканы повсюду. Здесь рождались и росли дети, отравленные гарью и едкими парами, здесь они взрослели и умирали, иногда даже не зная, что бывает синее небо и воздух без пепла.

Дорогу выкладывали камнями, чтобы в дождливый сезон было проще возить груженые телеги. Дожди здесь любили, их ждали. Пока капли прибивают пыль, можно дышать. Приезжающие порой владельцы фабрик ходили по улицам только с повязками на лицах, а местные все удивлялись зачем.

Даже Отстойник, место, о котором забыл и Бог, и императрица, был во много раз лучше этой погибельной дыры. Но здесь были работа, хлеб и школа. А ценнее всех врачи, на вес золота. Болели жители Карьера постоянно. Точнее сказать, они редко выздоравливали. Именно поэтому все лекари ехали сюда, зная, что уж тут голодать не придется.

Сейчас было самое шумное время: дневная смена отработала своё, а ночная только заступала. На улицах собирались толпы народу. Повсюду слышались разговоры, смех. Начинали свою работу питейные заведения, без которых здесь бы и дня не прожили.

– А слышали, рвануло сегодня на одиннадцатой шахте? Бригаду Харли завалило, мда…

– Никто не выжил?

– Какое там! Разбирают пока, но надежды мало.

– А вдовам снова не уплатят ни каритаса.

– Как обычно, парень, как обычно.

Проходящий мимо рабочий толкнул меня в плечо, и я едва не взвыл от боли, а он пошел дальше, не заметив этого. Они все почти смертники, чему тут удивляться? Если не завалит в шахтах, помрут от болезней, которых тут точно крыс на городской свалке.

Мне пришлось несколько раз останавливаться, чтобы передохнуть. Я слабел, как от потери крови, хотя едва ли она вытекала с такой скоростью из моих ссадин. Возможно, внутри мои потроха уже бултыхались в этой жиже.

Дома в Карьере были похожи друг на друга, точно семьи. Те, что строились одновременно, были как близнецы между собой, и совершенно отличались от домов других периодов. Их объединяло только одно: латаные стены и крыши, забитые окна. На дверях, за которыми жили лекари, висели венки из цветных лоскутов. Они болтались там днем и ночью. Эти кусочки ткани срезались с рубашек шахтеров, и сплетались в тугие кольца. Считалось, что так они под присмотром врачей, даже когда под землей. Я же говорил, что здесь умеют ценить труд лекарей. Их почитают, как святых, и суеверия рождаются соответствующие. Вот и я сейчас хотел бы уверовать в чудо, потому что шел в один из таких домов, зная, что меня не прогонят.

Силы были на исходе, на последней ступеньке нога подвернулась, и я пролетел порог дома. Ухватившись за дверное кольцо, заставил себя подняться. В глазах темнело. Трудно сказать, пепел плясал передо мной или что похлеще, но я не слышал, как стучал в дверь. Только в какой-то момент понял, что больше не стою.

Запах полыни, валерьяны, мяты, зверобоя и еще бог весть каких трав насыщал духоту комнаты. Я лежал, глядя в потолок, и не сразу сообразил, что уже открыл глаза. Надо мной пересекались балки, к каждой из которых были подвешены десятки веников из сухих растений. Пауки плели свои паутины по углам, чувствовали себя хозяевами. Окно завешено несколькими распоротыми мешками. Посреди комнаты жаровня, над которой низко-низко расположена труба. Огня уже нет, только угли еще краснеют, от них тепло и сладко пахнет. На натянутой через всю комнату веревке развешено белье и одежда. Хозяйка сидит в кругу тусклого света, исходящего от углей, и чистит подгнившую картошку. Бережно срезает плесень и проросшие корешки, остальное – кладет в котелок.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Денежная единица в Патрии Магнум. Наименьшая – медный каритас (милостыня), десять каритасов равны одному серебряному денаруму (грош), и пятьдесят серебряных равны одному золотому аварду (награда).

2

Боевой складной нож с фиксирующимся клинком.

3

В Патрии Магнум обращение «сквайр» обычно употребляется в качестве приставки к имени и традиционно обозначает благородное происхождение.