Людмила Милевская - Восход Черной луны Страница 22

Этот малознакомый город, который неожиданно стал последним пристанищем ее самым дорогим, самым близким людям, показался Ляне неприветливым, враждебным и чужим.

Ей захотелось сейчас же, немедленно оказаться в родном таборе, вдохнуть дым его веселых костров, услышать гомон привычной речи, увидеть шумных сородичей, рядом с которыми можно чувствовать себя уверенно и надежно.

— Кибитка наша цела. Завтра найду коня, поеду догонять табор… — еле слышно произнесла Ляна, медленно поднимаясь с земли и отряхивая многочисленные цветастые юбки.

Но здесь взгляд ее встретился с переполненными тревогой глазами Андрея, и она осеклась, устыдившись своего эгоизма.

«Нет, нет, — тут же подумала Ляна. — Нельзя мне сейчас уезжать. Я должна спасти этого человека. В своем горе я стала бесчувственной, безразличной».

Она сделала над собой усилие и, печально улыбнувшись, сказала:

— Только вряд ли я так быстро найду коня. Я даже не знаю того человека, которому отец оставил его.

Арсеньев облегченно вздохнул.

— Мы вместе поищем. Я помогу тебе, — скрывая неуместную на кладбище радость, поспешно произнес он.

Несмотря на трагичность прошедших дней, Андрей был счастлив — Ляна вторую неделю жила в их доме. И хотя он разрывался между службой и обязанностями заботиться о двух женщинах, одна их которых тяжело больна, а другая беспомощна в незнакомом ей мире, да к тому же не оправилась еще от тяжелого потрясения, все же эти недели были самые прекрасные в биографии Андрея. Жизнь для, него теперь приобрела неведомый до этого смысл.

Ляна, окруженная его заботой и нежным вниманием, постепенно стала выходить из задумчивого оцепенения и откликаться на вопросы своего опекуна, который упорно старался отвлечь ее от грустных мыслей и под любым предлогом втянуть в нейтральную беседу.

Когда ему, наконец, это удалось, он совершил для себя приятное открытие: Ляна оказалась на удивление интересным собеседником. Ее суждения о жизни, о Мире были интересны и необычны. Девушка смотрела на все вокруг взглядом, совершенно отличным не только от ее сверстниц, а может быть, и вообще от взглядов современников.

Открывая внутренний мир возлюбленной, Андрей еще больше привязывался к ней. Всего за две недели жизни Ляны в его доме она стала для него необходимостью. В те ночи и вечера, которые Арсеньев, совершая патрульные вылеты, проводил на чужих аэродромах, оставляя Ляну одну, он ощущал тревогу и острую нехватку общения с этой удивительной девушкой.

К его чисто мужскому подсознательному восприятию ее красоты добавилось восхищение умением Ляны по-новому, не так как все, взглянуть на любой вопрос. Его поражала ее способность из того, что казалось Андрею мелочью, неожиданно вывести универсальную жизненную философию, и наоборот, — серьезные и на первый взгляд неразрешимые проблемы быстро превратить в рядовую бытовую пустяковину. Он никак не мог понять, откуда в этом юном, не получившем образования создании столько ученой мудрости.

Вначале суждения девушки просто изумляли Арсеньева, казались беспочвенными, надуманными, порой наивными и даже чудаковатыми, но через некоторое время он понял основы мировоззрения Ляны: не нужно ничего усложнять до состояния неразрешимости и в то же время нельзя даже самый ничтожный поступок, самое малое явление считать мелочью, потому что оно необходимо в цепи других поступков и событий и без него разорвется живая нить причинно-следственных связей. В общем, перед вечностью все явления равны.

По этим принципам и жила Ляна. Все, как у Пушкина: «добро и зло приемли равнодушно…» Андрей был очарован такой жизненной позицией и помимо пылкой влюбленности уже испытывал к девушке и дружеские чувства. Теперь уже он не мог представить себе, что она когда-то уедет и оставит его дом. От этой мысли у Андрея начинало саднить в груди, и волна отчаяния захлестывала его душу. С мыслью о предстоящей разлуке он засыпал и просыпался. Эта страшная мысль отныне преследовала его постоянно.

Однако отношения их находились в самых строгих рамках. Ляна после утраты отца и Мариулы перестала обнаруживать признаки влюбленности. С Андреем она была нежна, но эта нежность была скорее дружественной, чем женственной.

Андрей же «болел» любовью со всеми атрибутами этого серьезнейшего недуга: он потерял аппетит, стал рассеян и задумчив, часто и беспричинно улыбался, переполненный тревожной радостью, которая наполняла все его существо, смешиваясь с холодом полынно-горькой грусти, но даже эта удивительная грусть была счастливой.

Доводящая до отчаяния мысль о предстоящей разлуке, которая казалась Андрею неизбежной, но в которую он в глубине души все же не верил, с каждым днем становилась все более и более невыносимой, вызывая думы, несущиеся по кругу, как цирковые лошади.

«Как? Как удержать мне Ляну рядом с собой? Почему она перестала смотреть на меня так, как делала это раньше? Неужели у нее нет ко мне никаких чувств? Но если я ей безразличен, почему же она перестала заговаривать о своем таборе, не упоминает об отъезде? Что-то же заставляет ее оставаться возле меня?»

Через некоторое время, возвращаясь вечером домой, Арсеньев начал заставать девушку за изучением старинных книг и гаданием. Вновь и вновь обращалась она то к старинным фолиантам, то к картам с одним и тем же вопросом: как избежать безжалостного рока? Но каждый раз гадание давало различные, противоречивые результаты, словно судьба укрыла глубоким туманом свой прихотливый и загадочный путь.

Ляне казалось, что чья-то сильная, но не злая воля непроницаемой пеленой прикрыла будущее, путая карты и заставляя умалчивать истину, а порой даже лгать страницы книг.

«Я должна помочь ему, должна, — каждый раз думала Ляна, натыкаясь на эту завесу. — Но как-то там мои сестры и братья? Представляю, как они волнуются, как ждут нас…»

И Ляна погружалась в воспоминания о конечной жизни.

Вся ее короткая жизнь была одной бесконечной дорогой. Катились и катились, скрипя пересохшими осями яркие кибитки, ржали гривастые кони, громко перекрикивались бородатые мужчины, — кочевал цыганский табор.

Куда? Зачем?

Будучи еще девчонкой, Ляна никогда не задавалась такими вопросами. Кто может дать на них ответ, если даже те, кто всю жизнь провели на колесах, ответа не знают? Дорога — вечная жизнь табора. Где она началась, куда ведет и почему люди выбрали ее своею судьбой, точно не знает никто. Спросишь любого цыгана, и он тут же даст разумный ответ: новое место, новая пища. Но это будет неправда. Миллионы и миллионы людей добывают пищу на одном и том же месте, а кочуют редкие тысячи.