Бумажный тигр (II. - "Форма") (СИ) - Соловьев Константин Сергеевич Страница 25

Доктор Генри покачал головой.

— Я не читал ваших стихов. Значит, это и посулил вам Новый Бангор, мистер Ортона? Человека вроде вас трудно купить, но Левиафан — мастер искушений и большой знаток по части наживки. Что он обещал вам? Возможность издать сборник стихов? Богатого мецената, покровителя искусств? Может, славу одного из самых дерзновенных и талантливых поэтов нового, двадцатого, века?..

Ортона покосился на нож в собственной руке. Держал он его неуклюже, точно подражая какой-то иллюстрации, как и полагается человеку, впервые взявшему в руки оружие.

— Нет, — тихо сказал он, — Может, я писал дрянные стихи, но за признанием и богатством никогда не рвался. Левиафан взял меня другим. Я был частым посетителем одной парижской кофейни из числа тех, где часто собирается алчущая искусства публика. Художники, поэты, непризнанные обществом писатели, прочий сброд. Там-то за рюмкой абсента от случайного собеседника, лицо которого полностью стерлось из моей памяти, я и услышал эту историю. Про коммуну свободных деятелей искусства, которая, тщась избавиться от тлетворных оков цивилизации, обосновалась на крохотном острове в Британской Полинезии. Этакие современные дикари, литературные Калибаны[46], дерзнувшие творить наперекор всему миру и его условностям… Едва ли меня сейчас можно считать рассудительным, но тогда, три года назад, я был беспечным, как ветер. Знаете, у меня даже почти не было багажа, лишь несколько толстых тетрадей — и отчаянное желание творить. Создавать бессмертные стихи, вдыхая соленый воздух просторов, еще не испорченных человеком. Совершенствоваться в кругу таких же как я, добровольных отшельников, для которых кусок черствого хлеба слаще изысканного пирожного. Посвятить себя чему-то по-настоящему великому. Знаете, я не закончил даже первой тетради. Когда я понял, где на самом деле оказался, меня охватил ужас. Какое-то время я еще пытался писать стихи, но даже в них мне виделся злое отражение Левиафана, который проник мне в душу. Отравил ее, изувечил, растлил. Они получались столь страшны, что я сжигал их, эти мои стихи. Я… Господи, да какая уже разница!

Ортона собирался спрятать нож обратно в карман, но с отвращением взглянул на него и, не глядя, бросил куда-то в угол. От этого резкого звука отчего-то никто в комнате не вздрогнул.

— Неплохо, — Пастух одобрительно кивнул, не вынимая, впрочем, руку из кармана, — Вижу, вы и верно готовы к встрече, Доктор. У вас на каждого заготовлено дельце, так ведь? Как у господ из Скотленд-Ярда? Было бы любопытно узнать, что содержится в моем.

Напряженный не меньше прочих, Пастух держался с толикой вежливой насмешливости, что так контрастировала с его тяжелой крепкой фигурой профессионального мясника. Такой тип мужчин, сделавшийся распространенным в Европе начиная с девяностых годов, был знаком доктору Генри. Такая карта тоже была в его мысленной картотеке. Выскочка. Как говорят французы, parvenu[47]. Но, без сомнения, умен и проницателен. Не пытается скрыть своего происхождения неестественно благородными манерами, напротив, держится легко и немного насмешливо, точно окружив себя броней из иронии.

— Вы — мистер Джон Тармас, предприниматель и скотопромышленник из Глазго. Кажется, в прошлой жизни мне даже встречалось где-то ваше имя. Возможно, газеты…

— Могло и встречаться, — серьезно подтвердил Пастух, которого Доктор назвал Тармасом, — Надо думать, я был не последним человеком в Шотландии по этой части. Не удивлюсь, если вам даже приходилось закусывать стейком из телятины, которая была выращена компанией «Тармас». У меня, знаете ли, было огромное поголовье, двести пятьдесят тысяч голов.

Архитектор, внимательно следивший за разговором, усмехнулся.

— Уж вы-то, полагаю, должны быть благодарны нашему доброму хозяину. Он дал вам почувствовать то, что чувствовали ваши подопечные. Изумрудное пастбище, полное сочной травы, и ограниченное со всех сторон изгородью, через которую невозможно перебраться. Можно днями напролет щипать травку, не поднимая головы и не задумываясь о будущем. Полагаю, коровы редко задумываются о будущем?

Тармас даже не повернул головы в его сторону.

— А еще я знаю, как ревут коровы на бойне, когда опытный мясник тяжелым топором проламывает им череп. Как их освежевывают, вздернув на огромных крюках. Как вытаскивают жилы и сливают кровь. Что, удивлены?

— Немного, — неохотно признал Архитектор, — Редко кто из дельцов может похвастать знанием деталей.

— Все потому, что капитал, который я имею, был оставлен мне не любящим дядюшкой, а заработан вот этими руками, — Пастух продемонстрировал пару тяжелых крепких кулаков, — Я ведь начинал с самых низов, был бедным шотландским пастухом. По счастью, природа наградила меня наблюдательностью и острыми чувствами. Я впитывал все, что видел и слышал. Наблюдал, как ухаживают за скотом, какой корм ему дают, какой водой поят. Когда мне стукнуло двадцать, у меня уже было полсотни голов.

— Ну и какая судьба привела вас на остров? Только не говорите, что вздумали выращивать морских коров[48] и присматривали подходящее пастбище!

Тармас усмехнулся. Усмешка шла его лицу, морщинистому и грубоватому, смягчая в некоторых местах излишне острые черты, делая его вполне располагающим. Наверняка он знал об этом, поскольку в разговоре держался с непринужденностью человека, который вполне естественно ощущает себя в любой беседе, с кем бы она ни велась — с неграмотными пастухами, самодовольными банкирами из Сити или — Доктор Генри украдкой вздохнул — подозрительными незнакомцами темной ночью в каком-то странном притоне.

— Надеюсь, в прошлой жизни вы были не сатириком, приятель. В противном случае Он сделал доброе дело всему миру, упрятав вас сюда. Я и в самом деле искал пастбища. Здесь, в Полинезии, часто встречаются острова с удивительно приятным климатом и богатой растительностью. А мне требовалось по меньшей мере сотня акров для моей галловейской породы. Можете не верить, но один заботливо выращенный галловейский бычок дает тысяча триста фунтов превосходного мяса. Мне требовалось лишь найти место, где я смог бы их выращивать. Засеять пару сотен акров люцерной, клевером, овсянницей, мятликом, райграссом, ежей…

— Неужели в вашей компании не нашлось для этого специалистов?

Тармас сдержанно кивнул.

— Нашлось бы, и множество. Но, как я уже сказал, если что-то и сделало из нищего пастуха Джона уважаемого мистера Тармаса, владельца компании с годовым оборотом в полмиллиона фунтов, открывающего двери на площади Патерностер[49] так запросто, будто это портовый бордель, так это привычка доверять не цифрам, которые грамотные господа умело корябают в ведомостях и отчетах! Если чему-то в этом мире и можно верить, так собственным чувствам, — Тармас внушительно коснулся пальцем сперва уха, потом носа, потом правого глаза, — Они никогда не предадут, джентльмены, эти старые добрые чувства. Именно поэтому я привык всецело полагаться на них. Чем сложнее и ответственнее работа, тем больше причин сделать ее самолично.

Доктор Генри невольно улыбнулся.

— И как? Вы удовлетворены тем, что может предложить вашим коровам Новый Бангор?

— В полной мере. Если мне суждено когда-нибудь вырваться отсюда, клянусь, я продам половину своих коров, куплю несколько кораблей, под завязку нагружу их динамитом и отправлю сюда. Я превращу Новый Бангор в крошево из камня и песка. Даже если мне придется разориться из-за этого.

— Напрасная трата сил. Вы скорее пустите на дно Новозеландские острова, чем отыщите Новый Бангор. Кому, как не вам, знать о том, что он материален лишь для нас, его гостей?

— Плевать. Я все равно найду способ его уничтожить, даже если мне придется нанять лучших спиритуалистов, фокусников и ярмарочных ведьм. Ну что же, Доктор, нам готовиться к следующему номеру? Может, вы скажете пару слов об этой прекрасной даме, которая последние полчаса делает вид, будто находится в этой комнате в полном одиночестве? Она не очень словоохотлива, как я успел заметить, но ее присутствие, безусловно, интригует.