Рэй Брэдбери - Миры Рэя Брэдбери. Т. 8. (дополнительный) Страница 25

Незрячие глаза Лала превратились в узкие щелочки.

— Тебе, Рауль, лучше покинуть нас. Если ты останешься здесь, ничего хорошего не выйдет. Я расскажу в полиции про разорванную рекламу на холсте, и тогда тебе придется несладко.

— Про разорванную рекламу?

— У входа в цирк висел холст, на котором были нарисованы вы с Роджером — желтыми, красными и розовыми красками. Мимо идущие зрители видели на холсте надпись: «СИАМСКИЕ БЛИЗНЕЦЫ». Четыре недели назад, однажды вечером я услышал треск рвущейся ткани. Я побежал на этот звук и запутался в разорванном холсте. Тогда я позвал своих товарищей. Они мне сказали, что это холст с твоим и Роджера изображением. Холст был разорван точно посередине. Оторвали как раз ту часть, где был ты. Если я расскажу об этом полиции, ничего хорошего для тебя не будет. Я сохранил оторванный кусок холста. Он у меня в палатке…

— Какое это имеет ко мне отношение? — рассердился Рауль.

— Ответить способен только ты, — тихим голосом произнес Лал. — Может, я тебя шантажирую. Если ты уедешь отсюда, я никому не скажу, кто в тот вечер разорвал холст надвое. Если же ты останешься, мне придется объяснить полиции, почему ты иногда желал Роджеру смерти и хотел от него избавиться.

— Пошел вон! — неожиданно крикнул отец Дэн. — Убирайся отсюда! Начинается представление!

Лал исчез. С шорохом закрылись створки входа в палатку.

Когда Рауль и отец Дэн допивали бренди в бутылке, началась суматоха. Сначала разошлись львы: они начали рычать, бросаться на стенки своих клеток, да так, что трещали их железные прутья. Слоны трубили, верблюды высоко подпрыгивали в облаках поднятой ими же пыли, электричество погасло. Кругом метались люди. Лошади срывались с коновязей и носились вокруг палатки владельца цирка, усиливая всеобщее замешательство. Львы начали рычать еще громче, так что казалось, что у всех не выдержат барабанные перепонки.

Отец Дэн выругался, случайно сбросил недопитую бутылку из-под бренди на землю и выскочил из палатки наружу. Он изрыгал ругательства, размахивал руками, хватал за что попало помощников и громовым голосом отдавал приказания прямо им в уши. Кто-то громко вскрикнул, однако голос кричавшего потонул в невероятном шуме, стуке копыт животных и всеобщей неразберихе. Ужас охватил толпу, стоявшую у касс и покупавшую билеты на представление. Люди с криками бросились врассыпную. Дети визжали от страха!

Рауль схватился за столб, поддерживавший палатку, и повис на нем. Тут же мимо него пронеслось несколько обезумевших лошадей.

В следующее мгновение опять загорелся свет. Не прошло и пяти минут, как помощники собрали вместе всех лошадей. Вспотевший, раскрасневшийся, не перестававший всех клясть папа Дэн подвел итог этого переполоха, определив общий урон как незначительный. Все вокруг успокоилось. И все были в полном порядке, за исключением индуса Лала. Его нашли мертвым.

— Отец Дэн, — сказал кто-то, — идите и посмотрите, что сделали с ним слоны.

Слоны прошлись по телу Лала, и оно выглядело теперь словно небольшой темного цвета коврик, сотканный из трав. Его голова была глубоко вдавлена в опилки, окрасившиеся в красный цвет. Лал уже ничего никому не мог сказать.

Рауль вдруг почувствовал тошноту, и ему пришлось отойти в сторону, скрипя зубами. С трудом соображая, где он находится, Рауль вдруг увидел, что стоит перед балаганом, в котором они с Роджером провели десять лет своей ненормальной, кошмарной жизни в цирке.

Мгновение он колебался, затем раздвинул занавески и вошел внутрь.

В цирке сохранились знакомые запахи. Все здесь напоминало о прошлом. Крыша, подпираемая синего цвета столбами, прогибалась внутрь наподобие огромного серого брюха. Электрические лампы без абажуров освещали видавший виды, но еще крепкий манеж, разрисованный снежинками, и прямоугольные ряды кресел, на которых расположились толстые и худые, безрукие и безногие, а то и вовсе незрячие уроды. В воздухе приглушенно жужжали «живые лампочки» — большие жирные жуки-светлячки, отбрасывавшие неровный свет на странно онемевшие, нахмуренные лица этих необычных человеческих созданий.

Уроды поглядывали на Рауля словно бы с опаской. Глаза их бегали, привычно искали, но не находили за его спиной Роджера. Рауль вдруг почувствовал жжение в том месте, где скальпель врача отделил его от брата и где навсегда остался памятный шов после операции. Ему вспомнился Роджер. Он изводил этих уродов, придумывая им оскорбительные клички.

— Привет, Тупица! — обращался он к Толстушке.

— Алло, Пучеглазый! — так он называл Циклопа.

— Это ты, «Британская энциклопедия»? — говорил он, встретив Татуированного.

— А вот и Венера Милосская! — приветствовал он безрукую блондинку.

Казалось, из могилы, из-под шести футов земли донесся раздраженный голос Роджера:

— Обрубок!

Так он обращался к безногому несчастному человеку, который постоянно сидел на подушке из вельвета малинового цвета.

— Привет, Обрубок!

Рауль в страхе зажал свой рот рукой. Неужели он сказал это вслух? Или циничный голос Роджера продолжал звучать в его мозгу?

На теле Татуированного было изображено множество человеческих голов. Они походили на толпу, устремившуюся куда-то вперед.

— Рауль! — радостно воскликнул Татуированный.

Он гордо напряг мускулы, отчего головы на его груди задвигались, словно изображая какую-то сцену из представления. Обычно он сидел очень прямо, подняв голову, поскольку Эйфелева башня, запечатленная на его спине, не должна была выглядеть наклонной. На каждой из его лопаток парили легкие голубые облачка. Он любил сводить лопатки вместе и со смехом выкрикивал:

— Гляди-ка! Эйфелева башня закрыта грозовыми облаками! Ха-ха!

Но хитрые глаза других уродцев пронзали Рауля, будто острые иглы. Вокруг него плелась паутина ненависти.

Рауль покачал головой:

— Не могу никак понять! Прежде у вас был повод нас ненавидеть. Наши выступления были эффектнее ваших. Нас ценили выше и платили нам больше. Но сейчас — почему вы до сих пор ненавидите меня?

У Татуированного на месте пупка был изображен человеческий глаз. Калека засмеялся, а глаз словно бы мигнул.

— Я тебе все объясню, — начал он. — Теперь все они ненавидят тебя еще больше потому, что ты перестал быть уродом. — Он передернул плечами. — Что до меня, то я тебе никогда не завидовал. Я ведь не урод.

Татуированный покосился на окружавшие их рожи:

— Им никогда не нравилось то, какие они есть. Они никогда не обдумывали свои выступления. За них это делали их больные органы. Что до меня, то мне всегда хватало собственных мозгов. И помогали изображенные у меня на груди канонерские лодки, прекрасные женщины на моем животе, отдыхающие на островах, и мои пальцы с вытатуированными на них цветами! Со мной все иначе, в моем случае произошло несчастье. Что же касается их, то они — результат мерзкого эксперимента природы… Я поздравляю тебя, Рауль, по случаю избавления от уродства.