Изменить будущее (СИ) - Шелест Михаил Васильевич Страница 26

– Ладно, прощай, – сказал он.

– До свидания, дядя, – попрощался я.

Элли подошла и прижалась к моей груди.

– Ты же ещё вернёшься?

– Приезжай в Мельбурн. Там тепло. Я отвык от Лондона и привык жить там. Мы там купаемся круглый год.

– Я приеду. Смотри… – Сказала Элли и заглянула мне в глаза.

– Приезжай, но сначала звони, я могу быть в отъезде.

– У тебя точно нет девушки? – Спросила Элли, тревожно заглядывая в глаза.

– Почему, нет? – Удивился я. – А ты?

Элли стукнула меня кулачками в грудь, тихо сказала:

– Дурак… – и спрятала лицо в воротнике моей куртки.

Суточный перелёт до Австралии с тремя посадками, был бы утомительным, если бы не моё умение впадать в спячку. Сосед смотрел на меня с завистью. Он несколько раз предлагал мне сыграть в шахматы, но я, быстро проглотив предложенную стюардами еду, проваливался в сон.

Но я бы и так уснул часов на двенадцать по причине жуткой усталости. Две недели дались мне очень нелегко. Столько пива я не выпивал даже в дни моей "той" молодости, а пили мы пива много, потому что просто так его было не купить. Его то привозили, то не привозили. Однажды мы с друзьями объехали в поисках весь город, и попали на выставку картин Микеланджело Буонарроти. С пустыми стеклянными банками в сумках ходили мы по картинной галерее.

На выходе из самолёта сосед протянул мне руку и сказал:

– До свидания, молодой человек.

Он достал миниатюрный дезодорант, похожий на тот, каким он пользовался во время полёта для освежения полости рта, и брызнул мне в лицо.

– Я из Кливленда, – сказал он.

В моей голове, что-то щёлкнуло. Я удивился. Неожиданно включилась третья, встроенная в меня, программа. Я нестерпимо почувствовал, что обязательно должен находиться рядом с этим господином, куда бы он ни пошёл, и делать всё, что он скажет.

– "Ух ты", – подумал я. – "Полное подчинение!"

– Проходим паспортный контроль, – сказал он.

И я прошёл паспортный контроль.

– Садимся в машину, – сказал он.

Я сел в машину.

– Сумка с вашими вещами останется у меня, – сказал он. – Передайте мне все ваши документы, деньги, ключи, визитки. Всё из ваших карманов положите в эту сумку.

Я передал, положил.

– Снимите с себя рубашку и ботинки, наденьте эти вещи, – он подал мне бумажную сумку.

Я выполнил.

– Сейчас машина остановится, и вы выйдете, возьмёте эту сумку с вашими вещами, дойдёте до проходной нефтепорта, предъявите этот документ, – "клинвендец" сунул мне в руку маленькую картонную книжку с моей фотографией и печатью полиции порта, и продолжил, – и на пятом причале, он сразу за доком, найдёте танкер "Память Ленина".

У меня в голове снова щёлкнуло, и я вышел из машины.

Переход в пятнадцать суток прошёл легко. Я шёл во Владивосток пассажиром, как представитель Дальневосточного Морского Пароходства. Меня звали Михаил Васильевич Петров.

А ещё через двадцать суток "рефрижератор-перегрузчик" на котором шла наша ремонтная бригада со снабжением, швартовался к борту рыбомучной базы "Пятьдесят лет СССР".

– А я говорю, – он отлично справился! – Возмущался куратор. – И его нельзя отстранять от работы. Аттестация Брюса Симпсона великолепная.

– Я читала аттестацию. Да, она хвалебная, но… Дрозд отклонялся от программы. Так не бывает. Он реагирует на раздражители. Он закадрил девицу! И… У них был… Половой акт. А эти центры нами полностью блокировались.

– Значит не полностью… Я тоже читал отчёт Франка. И по мне так он сработал, как настоящий профессионал. Вы же сказали, что на контрольные сигналы организм Дрозда отреагировал адекватно.

– Да, реперные точки соблюдены.

За больше чем десять лет лонгитюдных исследований, когда одни и те же объекты изучались в течении времени, за которое эти объекты успевали поменять свои существенные признаки, Полякова привыкла понимать испытуемый объект и предсказывать его реакции. Не в данном случае, как оказалось. "Может быть", – думала она, – "это происходит от того, что объект начал испытания в подростковом возрасте?", но по её расчётам должно было происходить абсолютно наоборот, и это её вводило в ступор.

– Я оставлю отрицательный отзыв, – сказала она.

– А я отстраню вас от работы с этим объектом, – сказал куратор.

– Вы не можете! Он мой! – Воскликнула Марина Петровна.

– И что вы с ним будете делать? В лаборатории испытывать? Не получится. Вы сами знаете, объекту необходима динамика и постоянный тренинг рецепторов. Вы сами это говорили. У него программа, Марина Петровна. И её нельзя изменить. Сбой в программе может привести к непоправимому. К его разрушению. Мы и работу не сделаем, на которую потратили уже несколько лет подготовки, и загубим ценный экземпляр.

Полякова махнула рукой.

– Ах! Делайте что хотите…

– Всё по плану… Всё по плану, товарищ полковник, и ни полшага в сторону.

– Всё понятно…

– Он и сейчас под программой живёт? – Спросил куратор.

– В программе, товарищ генерал. В матрице.

– Интересно, как это? – Почти прошептал куратор. – В матрице…

– Не все в неё входят, – так же тихо проговорила Полякова, – и ещё никто не выходил.

И она была права. В той жизни меня вытащили из такой большой "Ж" только спасибо "куратору". Мне сломали программу и я, хоть и не без потерь для головы, смог приступить к "новой жизни". Сейчас, во-первых, я сам загнал себя в такие дебри, что вряд ли кто из специалистов вытянет меня оттуда, а во-вторых, я не видел конечные коды, и коды выхода. Возможно, его и вовсе не было.

Я рассчитывал выскочить из матрицы на грани. Плохо то, что те коды, которые я видел и знал, я не знал, когда и в какой последовательности они "стрельнут" и что мне придётся делать, когда они "стрельнут".

Плохо ещё то, что с каждым выполненным мной заданием, я привыкал подчиняться матрице. В Лондоне я своевольничал не потому, что мне хотелось покуролесить, а потому, что я вдруг понял, что могу раствориться во втором себе.

Через три месяца списался с судна механик технологического оборудования морозильно-фаршевого цеха и меня перевели на его должность. Работа на плавбазе была тяжёлой. Вахты по двенадцать часов, условия в цеху сложные: холод от морозильных шкафов и испарения от воды, которой обрабатывали алюминиевые формы с замороженной рыбой, чтобы можно было выбить такой блок из блокформы.

С вентиляцией было туго и это было первым, что я модернизировал в цеху. Потом закольцевали подачу рыбы. Потом наступило лето и был переход в район промысла сельди во время которого мы законсервировали наше оборудование и расконсервировали оборудование пресервного цеха. Всё шло размеренно и по не мной прописанному плану.

Куратором снова, как и в "той жизни", выводилось две легенды: активировалась Британско-Австралийская, и взращивалась естественная – советская. Я теперь знал логику процесса, то, что меня ожидает и меньше тревожился о будущем. Хотя и в прошлом, я особо не думал о происходившем, а просто выполнял задания.

Я не рефлексировал о гуманности моего "зомбирования". Я давал добровольное согласие и подписку на использование меня, как "человеческого материала под контролем" и тот раз и этот. Просто этот раз я надеялся несколько иначе эксплуатировать свои возможности, что пока у меня получалось, но контролировать разум без ежедневных тренировок было сложно.

В октябре плавбаза вернулась в порт приписки Владивосток и меня снова отозвали в распоряжение отдела кадров ВБТРФ.

– Твой дублёр прошёл собеседование в Santos Limited, – сказал куратор. – Как у тебя со специализацией?

– Тот курс, что дают в Австралийском вузе освоил. Херня вопрос…