Алло, милиция? Часть 3 - Анатолий Евгеньевич Матвиенко Страница 27

— Ничего не понимаю… Он написал в записке: прошу не винить никого… Мы думали, какая-то девушка…

— Ничего подобного. Его шантажировали. В том числе — созданием неприятностей вам. Вымогали деньги. Парень выбрал такой вот путь. Думал, тем самым защитит вас и спасёт от позора.

Советник уже не пытался выгнать Егора за дверь.

— Действительно… В октябре он одолжил у меня тысячу сто рублей. Темнил, сказал — очень надо, потом вернёт. Не вернул, очень переживал. Для нас это существенная сумма. Но — ладно. Полторы недели назад попросил ещё, я отказал… Каюсь, что так и не заставил признаться, на что столько…

— На ставку для участия в незаконных автогонках на стадионе «Заря». Илью пригласили, дали ему деньги. Уверяли: выиграешь вчетверо больше. Естественно, проиграл. Отдавал вашими. Недавно, вы, возможно, в курсе, состоялись очередные гонки на похищенных машинах, — поскольку прокурорский не пригласил присесть, Егор подошёл вплотную к его столу и возвышался, довлея. Ситуация непривычная: сотрудник органов внутренних дел прессовал советника юстиции в его собственном кабинете. — Илью тоже позвали. Там минимальная ставка — тысяча, отказ невозможен, если подписался участвовать хоть раз. Угрожали смертью. Предлагали платить за него, если уговорит отца выпустить кого-то из СИЗО. Или совершить аналогичное злоупотребление.

— Я бы никогда! И Илья знал…

— Поэтому не нашёл другого выхода. Сожалею. Пётр Семёнович! Вы перебирали вещи сына после его кончины?

— Нет! Зоя категорически против. До сорока дней.

— Следователь КГБ запросто выпишет постановление на обыск в вашей квартире. Но я предлагаю поступить деликатнее. Ваша жена…

— Собиралась в Чижовку на кладбище.

— Поехали к вам домой. Аккуратно посмотрим. Если обнаружим что-то, имеющее значение для дела, оформлю допрос вас как свидетеля, добровольно выдавшего вещь сына. УПК дозволяет.

— УПК дозволяет, но Зоя… А, поехали. Хуже Илье не сделаем. Я распоряжусь вызвать машину.

— Я на своей. Милиция в Белоруссии богатая. Мне министр премию выписал.

Не поддержав шутку, прокурорский принялся одеваться.

Импровизированный обыск не позволил обнаружить какие-то тайники. Дневник Ильи был вполне доступен. Озаботившись предсмертной запиской, парень не стал вырывать из дневника последние листы.

Да, девушка имелась. Об этом свидетельствовала фотография и несколько карандашных набросков — прямо на клетчатых страницах, небесталанных.

Их отношения не развились до близости. Скорее всего, Илья не имел шансов продвинуться дальше френд-зоны. Старался ценить прелести жизни даже на таком удалении от дамы сердца.

Наивные стишки и сентиментально-«глубокомысленные» фразы о любви периодически сменялись вторжением грубой реальности, в том числе в октябре и накануне суицида. Что забавно, студент использовал дневник ещё как записную книжку с адресами и номерами телефонов, правда, там зачастую присутствовали только инициалы или погоняло. Уточнить, что за Л. Б. скрывается за каким-то номером, не слишком сложно, если это не телефон общежития.

«Ольга! Надеюсь, ты простишь меня. Я должен так поступить».

Это — последняя фраза в дневнике. Маме или папе он ничего не написал, кто растил его, помог подготовиться к поступлению в нархоз. Все мысли посвящены девочке, державшей воздыхателя на удалении. Тинэйджеры даже в самоубийстве умудряются быть эгоистами, отравленными половыми гормонами.

Егор спрятал дневник в наплечную сумку и достал папку с бланками.

— Пётр Семёнович! Вы предупреждаетесь об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний или отказ от дачи показаний. Распишитесь.

Впервые за два часа на тоскливой физиономии прорезалась гримаса, отдалённо напоминающая усмешку.

Подбросив советника обратно в прокуратуру, Егор двинул в УУР. Фамилий, адресов, телефонов, а также обрывков имён в дневнике слишком много. Напрягать оперов КГБ их прощупыванием вряд ли имеет смысл. Так или иначе, этот головняк ляжет на чёрную кость. Или, скорее, на серую в красную полосочку, милицейских сыщиков.

Памятуя слова Вильнёва, что ему сойдёт слово на букву Х на капоте полковничьей «волги», естественно — только непродолжительное время, пока действует эффект после звонка из Москвы, следователь не прятал машину, слишком роскошную для двадцатидвухлетнего лейтенанта, и припарковался под знаком на служебной площадке УВД. К Дашкевичу по понятным причинам не шёл и направился к Папанычу.

— Ты не в обиде? — сходу бросил тот, тиснув руку лейтенанта.

— Пока не знаю, как реагировать. Не ожидал, — уклончиво ответил тот, ещё не въехав, что имеет в виду городской главсыщик.

— Понимаешь… Как только наши отправились по адресам, поднялся такой гвалт… Папочки-мамочки вроде и не препятствовали против бесед чадом, но телефоны раскалились. А как услышали, что торговец наркотой продавал детишкам дурь, вообще чуть с ума не посходили. У зам начальника отдела ЦК по идеологии пацан просился, чтоб мы его забрали. Боялся с родителями в квартире остаться. Его папахен начал интересоваться: кто вообще муравейник разворотил. Ну, Дашкевич и ляпнул про тебя. Мол, талант растёт у нас, резвый не по годам. В общем, сейчас приходится их по второму кругу вызывать — по «Заре». Родителям объясняем, что, в отличие от наркоты, а на неё сел КГБ, нас интересуют исключительно автогонки, дело некрасивое, но уголовно не наказуемое.

— Похоже, мне придётся похоронить Дашкевича.

В мелких глазах боксёра мелькнула тревога.

— Эй! Не дури. Я его сам куда-нибудь сплавлю. В разрешительную, пусть ружья охотникам регистрирует. Как Чергинец его терпел?

— Заставляли терпеть. Наверно, и тебя заставят. Ладно, я, хоть и не Чергинец, тоже потерплю месяцок-другой. А потом подловлю гада и сдам как стеклотару. У тебя тоже будут неприятности, твой же зам. Предупреди его. Пусть лучше сам валит.

— Из розыска? Да он…

— Из УВД города. И я не шучу. Вот это — тоже не шутка. Распишись в получении за вещдок, он приобщён к уголовному делу.

Дневник Ильи случайно раскрылся на странице, где была вклеена вырезка из журнала с фотографией модели, отдалённо напоминавшей возлюбленную покойника, там же красовались похотливые стишки, своего сочинения или книжные — не важно.

Сверстники Егора в двухтысячных бумажные дневники не вели. Никто. Всё про себя вываливали в инсту, фейсбук, тик-ток. Свою реальную, но чрезвычайно приукрашенную жизнь. Девочки отчаянно фотошопили селфи. А в 1982 году ещё сохранились реликты, доверяющие сокровенное исписанным листикам.

— Что я с ним должен делать? Повесить в сортир на гвоздик?

— Можно и на гвоздик. Но сначала поручи своим, только нормальным, а не с соломой в голове, как у твоего зама, пробить телефоны. Там упомянут «Баклан», требовавший деньги за