Алексей Бергман - Циклопы Страница 28

— Ром, в верхнем ящике смотри, — командовала Нонна. — Он с ними каждое утро работает, далеко не убирает.

— Да я искал уже! — рассерженно шепчет внук. — Погляди на полках. Две синих папки!

Слыша, как в комнате шуршат бумаги, позвякивают падающие карандаши, Завьялов-Лёва обмер.

В нескольких метрах от него твориться гадость! Обыск. Роман и Нонна обшаривают стол и полки шкафа, разыскивают мемуары.

Несколько лет назад, когда опомнился после смерти жены Любушки, Лев Константинович засел за мемуары. Каждое утро спускался из спальни на втором этаже в кабинет, разбирал старые тетрадки дневников, делал выписки и правки, собирал листочки по двум синим папкам — «нужное», «необязательное». Делал это — для себя. К издателям не торопился. Пошутил, правда, на последнем слете ветеранов, что собирается прославиться…

— Ром, да нет негде! — хриплый голос Нонны, прошелся по нервам тупой пилой.

— Ищи, Нонка, ищи! — сипел внучок. — За рукопись вместе с дневниками заплатят больше!

— Да пошла она к черту, эта рукопись! Запалим халабуду со всем барахлом! Знаешь, сколько Ничкин за участок прелагал?!

В груди у Бори-Левы помертвело. Сосед нувориш Захар Ничкин уже дорожку к дыре в заборе протоптал, уговаривая Константиныча участок уступить…

— Нонна!

— Я двадцать восемь лет Нонна! Вот зажигалка.

— А если дед наверху спит?! — испуганно прошептал Роман.

— И черт с ним! Хватит старому маразмату небо коптить! Сваливай бумаги на пол…

Константиныч медленно повернулся, скребя плечом о стену, пошел к крыльцу…

«Дождался благодарности от внука, — сверлила сердце мысль, — дождался… Спалить меня решили… Вместе с фотографиями Любушки…, вместе с памятью».

Пошатываясь, взошел на крыльцо, попробовал утихомирить громыхавшее о ребра сердце…

Старинный шелковый ковер кабинета засыпали бумаги, вытряхнутые из ящиков стола. Два молодых вандала громили ПАМЯТЬ, Нонна поджигала свернутую в рулон бумажку…

— Что делаешь, шалава?

Тихий голос Константиныча прозвучал как выстрел.

Нонна дернулась, суматошно затрясла, чуть занявшейся бумажкой… Внук испуганно отскочил, создавая между собой и дедом преграду из стола…

— Спалить меня решили?

— Дедушка ты все неправильно понял!!

Идиот. Всегда был идиотом и бесхребетной сволочью, лентяем и слюнтяем. С самого малолетства в и с т о р и и влипал.

Да только дед надеялся, что поумнеет, повзрослеет — выправится. Не сам, так умная жена направит.

Напрасно. Напрасно возлагал на Нонну. Ей деньги глаза застят. Соседи по городской квартире намекали — наркоманка Нонка. Как только Константиныч всесезонно на дачу перебрался, квартиру превратила в сущий притон.

Сухая, тощая, с провалившимися под густые брови глазами внучатая невестка смотрела на деда загнанной в угол пантерой. Облизывала губы и молчала — поумней внучка была.

— Пошли отсюда вон, — стискивая кулаки, прошептал Лев Константинович. — Сегодня же поеду к нотариусу, переоформлю дачу на Ирину.

— А ей не жирно будет? — сипло усмехнулась Нонна. — Хату — ей, дачу — тоже ей…

— Заткнись, дешевка! Вон отсюда! Вон! — старик затопал ногами.

Внучатая невестка мрачно и многозначительно поглядела на мужа и с места не сошла. Если бы Роман не стоял возле железного оружейного ящика, Лев Константинович достал бы оттуда наградной ТТ и выгнал обнаглевших мерзавцев под пистолетным дулом!

Но Роман не двигался. По изжелта бледному, одутловатому лицу внука стекали крупные капли пота, посеревшие губы поджались в неприятную упрямую щель…

— Ах ты кры-ы-ыса…, - пораженный страшной догадкой, прошептал Лев Константиныч. — Чего удумал…

Крысиная порода атакует стаей. По приказу вожака. Когда почует кровь — уже не остановишь.

Нонна чуть двинулась… Лев скосил глаза — мягкий сапожок невестки прижал к ковру его валяющийся паспорт.

— Стоять, шалава!! Дернешься — порву кадык руками!!

Невестка замерла. Про деда знала много.

Не поворачиваясь к двум родственникам спиной, бдительно приглядывая за малейшим жестом, мимикой, Лев Константинович допятился до крыльца, и только там перевел дух.

Сомнений не было — его едва не грохнул родной внук. Задержись Константиныч в комнате еще хоть на минуту, Нонка бы совсем опомнилась — дала команду «фас!».

Походкой пьяного кавалериста Лев Константинович прошаркал до калитки, выскочил на узенькую, засаженную березками и елками улочку. Упал спиной на дверное полотно.

«Завещание переоформлю без паспорта, — глядя перед собой, упираясь взглядом в глухой соседский забор, равнодушно-отстраненно думал. — Нотариус — сосед знакомый, приведу еще Сережу в качестве свидетеля… Подпишем. Сейчас на электричку, авось контролеры пожалеют дедушку…, не высадят…»

Едва переставляя ноги, Лев Константинович брел по тропинке. «Как хорошо, что Любушка-голубушка не дожила! Не испила позора!» До станции недалеко, умыться можно в туалете… Запасные ключи от квартиры у соседки Тони есть… Переодеться и к Сереже. Потом — к нотариусу… Ирине-внучке и доченьке Татьяне ничего рассказывать пока не стоит… зачем срывать из-за границы? Пусть работают спокойно…

«Ох! Душно-то как что-то…»

За белыми березовыми стволами уже угадывалась промоина железной ветки, Лев Константинович пошатнулся. Ноги заплелись, сами по себе сошли с тропинки…

Пенек. Как хорошо… Немножко посижу…

Сознание уже мутилось… Перед ослепшими глазами появилось белое одутловатое лицо… Куда-то потащили, куда-то сбросили, ветками слегка присыпали…

Хо-о-о-олодно…, внучо-о-ок…

Завьялов испытал все то, что день назад — еще в четверг, пережил его носитель. Бориса даже начало потряхивать от озноба в теплом салоне такси. Казалось тело и душа насквозь промерзли, пока Лев Константинович лежал в глубокой яме, засыпанный сухими, обманными ветками… Ведь если следовать памяти Льва Константиновича, он сутки пролежал в лесу.

«Гаденыш твой Ромка, Константиныч, — нашелся что сказать Завянь. — Повезло еще, что на тебя наткнулись…»

«Грибники, наверное», — спокойно буркнул недоубитый, недомороженный внуком дед.

Таксомотор сворачивал к обочине. Разумный старикан заранее предупредил: не стоит ехать к даче на первом же такси, машину надо поменять, дабы запутать сыскарей.

Кеша, бережно держа четвероногую жену, выполз из автомобиля на обочину. Замороженный чужими воспоминаниями Завьялов, сумрачно спросил носителя: «Константиныч, а мы не на пепелище едем? Может — зря?»

«Не, Борька. Рома — жадный. За целый дом возьмешь дороже, цела моя дачка, Боря. Цела».