Песах Амнуэль - Месть в домино Страница 28

— Послушайте, старший инспектор, уже был второй звонок…

— Я умею считать, — язвительно произнес Стадлер.

— Мне нужно хотя бы на минуту зайти к мисс Беляев и пожелать…

— Конечно, и я должен вас сопровождать. Вы держите меня за лакея? Что-то вроде парнишки, вместо которого поет девушка…

— Паж Оскар. Я отвечу на любой вопрос, но после того, как…

— Старший инспектор! — окликнул Стадлера какой-то тип в сером в полоску костюме. — Не могли бы вы… Там один из зрителей…

— Что такое? — старшему инспектору очень не хотелось оставлять меня одного.

— Один из зрителей… — филер, в свою очередь, очень не хотел говорить при всех о том, что должен был знать только его начальник.

— Хорошо, — решил Стадлер, — пойдем. А вы, господин Бочкариофф, — обернулся он ко мне, — из театра ни ногой, ясно? После окончания ждите меня на этом месте.

— Слушаюсь, ваша честь! — сказал я по-русски и поспешил к Тамаре.

Номер 13. Дуэт

— И самое печальное — то, что в этом каким-то образом участвует синьор Сомма, которого я считал своим другом, — сказал Верди, останавливаясь перед роялем, за которым сидела Джузеппина, перебирая ноты нового клавира и время от времени что-то тихонько напевая. — Ты слышишь? У меня такое впечатление, что в последнее время никто меня не слышит и слышать не желает! — пожаловался Верди, обращаясь к кому-то невидимому, стоявшему в простенке между дверью и шкафом, где за стеклом лежали партитуры опер, большая часть которых принадлежала самому маэстро — Рикорди регулярно присылал по почте новые издания, не замедлив и с высылкой гонорара, не всегда, по мнению Верди соразмерного, но обусловленного подписанным договором.

— Ты неправ, Верди, — сказала Джузеппина. — В тебе говорит уязвленная гордость, ты не можешь себе простить, что поверил уверениям синьора Торелли. Ты сам говорил, помнишь, я слышала много раз, что не станешь писать для Неаполя, потому что неаполитанцы…

— Я знаю, что говорил о неаполитанцах! — воскликнул Верди. — Я готов это повторить, но сейчас речь совсем о другом!

— Разве? — Джузеппина старалась не повышать голоса, это был единственный способ заставить Верди успокоиться, нужно не поддаваться на его эмоции, их и так слишком много после того, как суд вынес вердикт об уплате неустойки в пятьдесят тысяч дукатов (Подумать только! Чистое разорение!). Формально судьи правы, контракт нарушен, опера для нового сезона не написана, импрессарио понес убытки, держатели абонементов отказываются от заказанных лож, это все понятно, но почему суд не принял во внимание, по чьей, собственно, вине произошли эти удручающие события? Почему не было принято во внимание заключение цензора, вынуждавшего маэстро сделать в опере совершенно неприемлемые изменения, разве судьи сами не ходят в Сан Карло на каждую премьеру, разве им неизвестно, что такое австрийская цензура, не позволяющая даже намеков на что-то, способное вызвать в мыслях зрителей слова «свобода», «независимость», «итальянское королевство»?…

— Да, о другом! — Верди постучал костяшками пальцев по крышке рояля, звук получился чистым, непроизвольный ритм, напомнивший Джузеппине хор убийц из «Макбета». Вот, значит, о чем он сейчас думает: убийцы, кругом убийцы, они хотят… конечно, не в прямом смысле, упаси Боже, но разве не убийством занимались неаполитанские судьи, вынося вердикт, способный лишить Верди всего, — и Сант-Агаты тоже, если имущество пойдет с молотка, — но главное, лишить вдохновения и желания писать оперы?

— Вот и ты, — вздохнул Верди. — Не знаю, о чем ты думаешь, Пеппина, но меня ты не слышишь, хотя я третий раз повторяю одно и то же.

— Я слышу, Верди, — Джузеппина держала себя в руках, но удавалось ей это с большим трудом. — Ты третий раз говоришь о том, что Торелли мог бы согласиться с твоим предложением и спасти репертуар.

— Нет! Я третий раз повторяю: Сомма не посылал мне писем, о которых говорил при нашей последней встрече. Понимаешь? Не посылал! Я справлялся на почте, синьор Мариньи — человек пунктуальный и честный, по моей просьбе он проверил не только приходные книги, но телеграфировал в Венецию и даже попросил своего племянника — тот ездил в Венецию встречаться с каким-то родственником — выяснить определенные обстоятельства в тамошнем почтовом управлении. Конечно, это стоило денег, но не таких уж больших, и я… Короче, Пеппина: писем, о которых говорит Сомма, не существовало. Он их не писал. А если писал, то не посылал.

— Не посылал, — повторила Джузеппина. — Послушай, Верди, ты, по-моему, придаешь этому слишком большое значение. Синьор Антонио мог и не помнить…

— Синьор Антонио — успешный адвокат. У синьора Антонио замечательная память, он помнит детали всех своих дел, имена и адреса всех своих многочисленных клиентов. Если бы он действительно написал мне хоть одно письмо из тех трех, о которых упоминает, то не было бы ни суда, ни того нелепого положения, в котором мы оказались. Если бы он написал хотя бы одно письмо, хотя бы намекнул, что цензор требует изменений в либретто, я не стал бы писать третий и четвертый акты, я вовремя сообщил бы Торелли о разрыве контракта, у меня было такое право до первого октября, ты это знаешь, Пеппина, ты видела эту бумагу, я могу принести ее…

— Не надо, Верди, я помню.

— И потому я не понимаю, какую игру ведет со мной синьор Сомма.

— Он выглядит достойным человеком…

— И он замечательный поэт, можешь мне поверить! Он зря занялся адвокатурой вместо того, чтобы писать поэмы и оперные либретто.

— Верди, ты же знаешь, как живут адвокаты и как — поэты.

— О, еще бы! Бедняга Пьяве написал либретто для моих лучших опер, и что же? Он даже не в состоянии оплатить собственное лечение!

— Я бы…

— Да, Пеппина, тысячу раз да! Я послал чек доктору Боргиньи, я просил, чтобы Пьяве об этом не узнал, и он не узнает, но я говорю о другом. Достойный человек синьор Сомма, замечательный поэт, удачливый юрист — и лжет, как какой-нибудь карманный воришка! Тому должна быть причина, и я хочу ее знать, Пеппина! Я вот что тебе скажу: узнав причину подобного поведения синьора Сомма, я найду управу на синьора Торелли и смогу опротестовать вердикт суда. И тогда уж точно до конца своих дней не напишу ни одной ноты для этих неблагодарных неаполитанцев.

— Что ты надумал, Верди? — с беспокойством спросила Джузеппина. Она сложила стопкой ноты, хотела встать, но Верди положил обе руки ей на плечи, и она осталась сидеть, глядя на него снизу вверх.

— Ничего особенного, — сказал Верди. — Ничего особенного, Пеппина. Я поеду в Неаполь. До меня дошли слухи, что Торелли готов пойти на определенные уступки, я хочу знать — какие.