Ольга Михайлова - Бесовские времена Страница 29

Увы. То, что ему довелось увидеть, ничего не прояснило. Обнажённый, Чума удивил своего господина разве что тем, что имел волосы лишь на лобке да в подмышечных впадинах, на ногах же шута они были совсем незаметны. Но подобное, хоть и нечасто, но встречалось, и отнюдь не уродовало. Въявь проступили непомерная ширина плеч, мощь икр и запястий. Грациано напоминал мраморную статую Геракла, был безупречно сложен и, на придирчивый взгляд герцога, не отмечен никаким телесным пороком. Дон Франческо Мария в тот же день поведал об этом фаворитам, погрузив их в тяжёлое и гнетущее недоумение, в коем они втроём пребывали и поныне.

Светские же сплетники, не находя подтверждения склонности шута к мальчикам и мужчинам, готовы были присоединить свой голос к дамам. А вот фрейлина Иллария Манчини, начитавшись куртуазных романов, решила, что поведение мессира Грандони — рыцарственно, ибо в нем ей мерещилось испытание преданности. В романах рыцари, принесшие обет верности любимой, стойко сопротивлялись любовным признаниям других дам, и она считала, что у мессира Грандони есть при дворе тайная дама сердца. Были среди придворных и возвышенные души, правда, весьма немногочисленные, склонные считать мессира Грандони монахом в миру, человеком, посвятившим чистоту души и тела Богу. Но повторимся — их было совсем немного.

Между тем шут снова курсировал по залу, поболтал несколько минут с синьорой Дианорой ди Бертацци и Глорией Валерани, остановился рядом со стариком Росси, потом подошёл к Альдобрандо Даноли. В отдалённом от дам кружке Пьетро Альбани, Ладзаро Альмереджи и Густаво Бальди толковали о женщинах, шепотом насмешливо цитируя «Sonetti lussuriosi» Аретино.

  Mettimi un dito in cul, caro vecchione,  e spinge il cazzo dentro a poco a poco;  alza ben questa gamba a far buon gioco,  poi mena senza far reputazione.  Che, per mia fe! quest'e il miglior boccone  che mangiar il pan unto appresso al foco;  e s'in potta ti spiace, muta luoco,  ch'uomo non e chi non e buggiarone…(нецензурно)

Альдобрандо Даноли уже доводилось слышать эти мерзкие стихи, они почти полтора десятилетия ходили в списках, часто цитировались похотливыми придворными распутниками. Впрочем, цитировались негромко, а уж упомянуть имя их автора при дамах и вовсе было невозможно. «Il suo nome è infame: un uomo ben educate non pronunziarebbe il suo innanzi a una donna» Между тем, многие дамы тоже тайно скупали похабные сонеты Аретино и не менее похабные рисунки, к которым они были написаны, ученика Рафаэля Джулио Романо, скопированные Маркантонио Раймонди.

Альдобрандо Даноли был согласен с Вазари, полагавшим, что трудно сказать, что было противнее: вид ли рисунков для глаза или стихи Аретино для слуха. Но, несмотря на преследование цензурой и уничтожение тиражей, мерзейшие книги множились.

Тут Даноли заметил рядом Чуму и невольно удивился его потемневшему лицу и брезгливости во взгляде. Он, безусловно, тоже слышал стихи, цитируемые Ладзаро. Альдобрандо тихо поинтересовался.

— Вам не нравятся стихи мессира Аретино?

Песте поднял левую бровь и с деланным изумлением надменно вопросил:

— С каких это пор отродье сапожников именуется мессиром? — Он гадливо передернулся, — художнику не следовало бы так злоупотреблять божьим даром, стихи же просто корявы. Бездарь. Сапожник — он и в поэзии сапожник. Витино — и тот даровитее.

Между тем стоявшие рядом с ними девицы и молодые мужчины обменивались любезностями и колкостями, иные из которых тоже были более чем фривольны.

— И вы тоже будете участвовать в турнире, мессир Сантуччи? — осведомилась Иоланда Тассони у молодого человека, и тот галантно кивнул. — А какое у вас будет копье?

— Каждый рыцарь копьем одарен от природы… — иронично проронил Алессандро Сантуччи, сын Донато.

Альдобрандо заметил, что красивая зеленоглазая девушка, которую Песте назвал Камиллой Монтеорфано, тихо поднялась и ушла в боковые двери, Гаэтана Фаттинанти поморщилась, но девица, которую он до этого не видел, кокетливо обратилась к говорившему. «Мужчины вечно хвалятся своими копьями…» Сантуччи развёл руками, давая понять, что то, что хвалимо, заслуживает похвалы, а Маттео Монтальдо, сын церемониймейстера, отшутился вместо него. «Мы готовы, чтобы нас, подобно суду Париса, рассудили прекрасные дамы… и оценили бы длину и толщину наших копий…»

Даноли перевел на Песте горестный взгляд и тихо проронил.

— Имей я дочь, я не послал бы её сюда… — Даноли вздохнул, вспомнив, что ему суждено умереть бездетным.

Песте усмехнулся.

— Полно, граф. Раньше, я слышал, при иных дворах, если герцог выбирал в любовницы фрейлину жены — отказать было немыслимо, семья её была бы уничтожена. Но ныне… — он пожал плечами, — французская зараза сдерживает похоть многих самцов крепче любой узды. Герцог в этих местах не охотится, поверьте. Конечно, любая фрейлина может стать откровенной потаскухой, и таковых немало, но если только… сама того захочет. Не вините герцогские чертоги.

— Но вы же сами понимаете, мессир Грандони, как растлевают юные души подобные фривольные шуточки…

Шут улыбнулся.

— О, да, не пересчитать, сколько робких созданий сбились с пути от чтения истории о преступной любви Библиды к Кавну и книг, подобных Овидиевым «Метаморфозам», не говоря уже о прочих искусительных любострастных повестях французских, латинских, греческих, испанских авторов. Разве не впал в грех соумышления, так опечаливший его, сам святой Августин, читая четвертую главу «Энеиды», содержащую описание любовных томлений Дидоны? Хотелось бы мне иметь столько же сотен дукатов, сколько было на свете дев, чьи чувства были изгажены, а сами они лишены невинности после чтения «Амадиса Галльского». А что способны натворить античные книги, растолкованные и проясненные в самых тёмных местах нашими порочными наставниками, блудодействующими словом и делом в потаенных кабинетах? Но боюсь, мессир Даноли, вы забыли старую истину о том, что невинность, которая не в состоянии оберечь себя сама, не стоит того, чтобы её и оберегали. Если среди этих девиц есть чистые особы, в чём я лично сомневаюсь, это проступит. Se son rose, fioriranno…Если это розы — они зацветут.

Даноли тепло и грустно улыбнулся кривляке-шуту. Если в суждениях Портофино проступала неколебимая и непреклонная истина, то истина шута была искаженной, колеблющейся и зыбкой, как отражение луны в черных ночных водах, искривлённой и перекошенной, но все же этот паяц, безусловно, понимал её. В этот вечер Альдобрандо убедился если не в подлинности этого человека, то в его недюжинном уме. Епископ был прав.

Сам же он всё это время, особенно после больного видения, ощущал странное томление духа. Почему бесы шипели эти странные слова про кровь? Что такое гнилая кровь? Почему? Кровь гниёт… Что это значит? Здесь много людей с гнилой кровью? Тут он вздрогнул и напрягся, поймав несколько удивлённый взгляд собеседника. Оказывается, Даноли произнёс это вслух. Слова вырвались у него почти против воли, но его опасения не оправдались. Шут смотрел на него холодным и задумчивым взглядом, напряженным и внимательным. Он даже учтиво склонился к Даноли.