Пути неисповедимых - Алёна Дмитриевна Реброва Страница 3

Адольф вцепился когтями в доски на стене: он не верил своему единственному глазу.

– Сядь на место и успокойся, – велела Юкка.

Змей отцепил руки от стены: пара коготков вошли слишком глубоко в древесину. Он вернулся на свой стул и принялся считать дыхание. Через несколько минут медитации он почувствовал, как сердцебиение выровнялось. Мысли, однако, по-прежнему метались в хаосе. Истощенный змей был близок к обмороку.

– А кто ты такой? – спросил Рэмол у Адольфа, пока глава гильдии поднимала и вешала на место слетевшие на пол картины. Она бы не стала этого делать, если бы у нее не было потребности успокоиться: предстоящий разговор заставлял ее руки дрожать.

– Я никто, – тихо проговорил змей.

– Он мой сын, – сказала Юкка, громко и твердо.

Оба в немом изумлении повернулись к ней.

– Что ты сказала? – спросил серафим, поднимаясь со своего места. Вновь раскрывшиеся крылья Рэмола сбили только что повешенные картины. – Кто он!?

– Я усыновила его, – ответила Юкка, бросая все силы на то, чтобы выстоять под взглядом небесного. – Я люблю его, как родного.

Рэмол вновь посмотрел на Адольфа.

– И поэтому он в таком виде!? – угрожающе спросил он. – Потому что ты его любишь!?

– Я пришла к тебе, чтобы ты помог ему, – проговорила Бессмертная, цепенея от страха под взглядом Рэмола.

– И у тебя хватило совести привести его ко мне с такими словами!? Что ты наделала, Юкка!? Признавайся немедленно!

– Он пострадал, пытаясь вернуть то, что принадлежит тебе. Он едва не умер.

– Что ты хочешь этим сказать? – серафим опустил крылья, перья пригладились. Адольф слышал, что в момент ярости у хищных птиц перья словно прилипают к телу. – Что значит, «то, что принадлежит мне»?

– Один из гильдийцев украл осколок и сбежал. Адольф пытался его вернуть, но не смог.

Серафим молчал. Змей кожей ощущал, как воздух вокруг крылатого начинает звенеть от сил, недоступных ни одному смертному.

Юкка медленно опустилась на колени и склонила голову.

– Я верну его. Верну, как только найду вора, – тихо проговорила она.

Серафим опустился на ближайший стул, но крылья не позволили ему сесть из-за спинки. Чуть не упав, он пересел на табуретку.

– Как ты могла это допустить? – спросил он пустым голосом. – Отрезала от меня кусок и скормила своей гильди… Я отдал тебе свою душу, а ты продала ее. Сколько тебе заплатили за то дело? Надеюсь, достаточно?

– Я так виновата, – Юкка склонила голову, едва не плача. Адольф не мог поверить в то, что видел.

– Это был твой последний проступок, – проговорил серафим. – Ты оставишь эту жизнь и никогда, слышишь? Никогда к ней не вернешься.

Сжав зубы до боли в челюсти, Бессмертная кивнула. Для нее этот жест был равносилен смерти.

Когда она сделала это, Рэмол удовлетворенно кивнул, и перья на его крыльях распушиись.

На несколько минут в комнате повисло молчание. Вошел слуга и принес первые блюда. Не обратив никакого внимания на Бессмертную, стоящую на коленях, и на крылья одного из гостей, он пожелал всем приятного аппетита и вышел. «Лошадиная Косынка» славилась самыми учтивыми слугами. К тому же, Рэмол был здесь частым гостем: у него даже имелась своя кружка, оставшаяся еще с тех пор, как он пару сотен лет назад, разбитый о землю изгнанник с оторванными крыльями, мыл здесь полы за миску похлебки. Его молитвами «Лошадиная Косынка» стояла как новенькая вот уже триста лет.

Заметив свою кружку на столе, серафим почти инстинктивно взял ее и сделал большой глоток.

– Ну и дел ты натворила, Юкка, – проговорил он, утирая красную щетину рукавом. – Встань и сядь за стол.

Юкка села на свое место, не смея поднять глаза на серафима.

Адольф старался слиться со стеной: он не дышал уже больше минуты.

– Зачем твоему гильдийцу понадобился осколок? Он знает, что это?

– Никто, кроме меня, не знал, – ответила глава гильдии.

– Это обнадеживает.

Сказав это, серафим обратил внимание на еду. Его живот громко заурчал, и он пододвинул к себе тарелку.

– Я зол на тебя, Юкка. Но я помогу этому бедолаге. Давайте есть, – сказал он, засовывая в рот огромный ломоть хлеба.

Вскоре на столе появились три зажаренных цыпленка, зеленый салатик, жареная картошка и огромный кувшин с холодным элем.

Воробей сложил себе в тарелку всего столько, сколько в ней поместилось, налил эля в кружку до самых краев и принялся за еду, хватая куски голыми руками.

Юкка разложила на коленях белоснежную салфетку, опустила в свою тарелку ножку цыпленка и немного гарнира. Взяв вилку и нож, она тоже стала есть.

Адольф не мог заставить себя пошевелиться еще несколько минут. Только когда Рэмол заботливо пододвинул к нему миску с похлебкой и налил эля – только тогда Адольф принялся есть. В его желудке стоял ком, кусок не лез в горло, но он не мог отказаться от еды, предложенной самим Воробьем. Ему налило выпивку могущественнейшее существо в этом мире.

Последний раз змей испытывал подобные чувства в шестнадцать лет, когда Юкка впервые вывела их с Донаном в свет и возле них сидел сам Император.

Наевшись, Рэмол заказал еще эля для себя и вина для Юкки. Адольф попросил воды.

– Давай ближе сюда! – добродушно попросил серафим, обратившись к змею. Рэмол вытер жирные руки о драные штаны, словно готовясь к чему-то. – Кое-что сейчас, остальное позже…

Адольф сел ближе, и тогда Рэмол стал ощупывать пальцами его изуродованное лицо.

– Какой ты хочешь глаз? Бирюзовый? А волосы? Кажется, когда-то они были белые. И чешуя. Какого цвета ты хочешь чешую?

– Мне все равно, – только и смог проговорить Адольф. Он не посмел требовать.

– Ну, раз все равно, то потом чур не жалуйся!…

Огоньки на дне зрачков серафима разгорелись, пылающие белоснежным пламенем пальцы коснулись пустой глазницы.

Адольф закричал.

Полукровка

Новое путешествие

*Бэйр, ведьма с Великих равнин*

Мы доехали до Генсенгта за пять дней.

Леопольд, вырвавшись на свежий воздух, был спокоен только первые два дня. Наверное, это были последствия затяжного шока после произошедших событий. Он весело скакал по дорогам, болтал с нами у костра, познавал новый мир.

Однако, когда этот шок прошел, все изменилось. У оборотня началась боязнь открытого пространства, он сходил с ума от бесконечного неба над головой, его приводила в ужас мысль о том, что вокруг нет стен, что повсюду светло и витают разные запахи. Будучи зверем, он