Апокалипсис 1920 - Вика Вокс Страница 3

Как мне довелось выяснить на собственном опыте, жизнь любит удивлять в подобных случаях, а потому самые невероятные варианты иногда стоит проверять в первую очередь. По крайней мере, очень часто их можно быстро развеять и идти дальше.

— Ну что, как очередной буржуазный враг встретил свой конец? — спросил меня внезапно появившийся в дверях Йозеф.

Койот, кажется, что-то да откопал. По крайней мере это можно было судить по его довольной улыбке.

— Его убили мечом, при чём довольно необычным. Палаш или что-то вроде того.

— Время смерти подтверждается? Его действительно убили утром?

— Ну, судя по замутнённым глазам и иссохшим слизистым, можно сказать, что действительно прошло где-то полдня. Но не больше.

— Что-нибудь ещё узнал?

— Ну он был довольно одиноким. А ещё был проклят.

— Опа… Правда? Вот у нас и мотив образовался. В их среде, мне кажется, за такое вполне могут убить.

— Не думаю, что это могло быть мотивом. Он хорошо скрывался.

— Всё тайное рано или поздно становиться явным. И когда это происходит, могут случаться самые неприятные события.

Йозеф сделал несколько шагов по комнате и остановился у рабочего стола доктора, внимательно всмотревшись в разбросанные по нему бумаги. Вдруг он взял одну маленькую книжицу из груды макулатуры и открыл её. Полистав исписанные страницы, он подозвал меня к себе и спросил:

— Что это за язык такой?

Я всмотрелся. Страницы были изрисованы чудными знаками, каждый из которых был старательно выведен и вписан в длинный последовательный ряд, нигде не прерывавшийся. Это мало походило на привычные слова, да и значки не были похожи на буквы, которые я когда-либо видел.

— Какая-то шифровка, скорее всего. — заключил я.

— Стоит пытаться её разгадать?

— Без ключей и навыков криптографии? Не имеет смысла. Да и, там, вероятно, нечто совсем не относящееся к нашему делу.

Он покачал головой и продемонстрировал мне обложку, на которой красовались большие белые буквы: "Великое проклятие". Затем он начал листать страницы, заостряя внимание на причудливых и не очень аккуратных рисунках, изображавших различные мутации, происходящие при проклятии.

— Доктор, вероятно, очень увлекался изучением проклятия и его влияния на организм. — сказал Йозеф и, в подтверждение своих слов, кивнул на стол, полнившийся похожими рисунками проклятых зверей.

— Неудивительно для того, кто сам подвергся этой напасти. Но это нам всё равно ничего особо не даёт. Прочитать его записи мы всё равно не сможем, если нам с неба не упадёт ключ. Да и даже в этом случае, не вижу особого смысла…

— Смысл взять книжку с собой есть. По крайней мере, когда мы будем говорить с подручным доктора, товарищем Заречным, это окажется дополнительной темой для разговора. Это, возможно, последний с кем погибший говорил перед смертью, и он вполне может что-то знать про его изыскания. Не мог же Шариков в одиночку заниматься всей этой исследовательской чепухой.

— Ну, тогда поехали к нему?

— Э, нет, не сейчас. У меня другой план. Мы идём спать до самого утра. Утром расспросим соседей-работяг о том, что они видели, а уже после поедем на другой конец Москвы. Нам великодушно выделили кровать покойника.

— Ты же не собираешься…

— А почему нет? Не домой же ехать сейчас. Кроме того, когда я был на фронте, то спал на сырой земле, укрывшись одной шинелью. После этого мне любая кровать будет мила и приятна. Да и тебе, насколько я помню, нынче нелегко живётся без своего собственного угла. Хорошо ли отказываться от бесплатных перин?

— Ну да, я, конечно, сейчас практически бездомный, однако…

— Вот и отлично. Я буду спать первым, так как ещё не смыкал глаз за сегодня. А ты постой на вахте.

— Ладно, мы считаем морально приемлемым спать прямо на месте преступления, но зачем нам друг друга сторожить?

— Потому что мы на месте преступления. А ещё потому, что я совсем не доверяю этой свинке. Мало ли что выкинет. Так что давай, я подремлю пару часов, ты меня разбудишь, и я тебя сменю. В восемь опросим местных и двинем дальше.

Печать первая — Йозеф — Нехороший дом

— Ну как там, с допросом? — спросил меня Феликс, когда я вышел на улицу.

Парень всё время, пока я беседовал с заспанными пролетариями, прождал меня снаружи, натирая до блеска новенькие кожаные сапоги, специально припасённой тряпочкой. Лис говорил, что привычка трястись над чистотой вещей, которые чистыми быть недолжны, осталась ему с тех времён, когда он ещё жил в родительской усадьбе.

Но, как по мне, натирать до блеска и без того новые ботинки, да ещё и в условиях московской слякоти, совсем какая-то дурная идея. Неужели иногда привычки всё же возобладают над самой банальной логикой?

— Да никак особо. Никто ничего не видел. А если и видели, то вряд ли расскажут. Они все… какие-то зашуганные малость. — сказал я.

— Значит, единственной нормальной ниточкой у нас остаётся только Заречный? — Феликс ещё раз провёл тряпкой по и без того блестящей поверхностью и только затем встал в полный рост, готовясь к отправлению.

— Ну, видимо да.

Мы седлали моего служебного коня. Я уселся за поводья в то время, как мой товарищ сел сзади. Большинство казённых лошадей было на фронте, поэтому нам приходилось передвигаться в столь глупом положении. Только подумать, два комиссара Особого отдела ВЧК столицы страны, делят одну лошадь на двоих!

Хотя, Феликсу всё это было не впервой. У него, такое чувство, будто бы всю жизнь ничего своего не было. Ну даже если и не всю жизнь, то те два года, что я с ним служу, так точно. Он всегда пользуется чужими вещами: живёт в конторе или у коллег; ездит на чужой лошади; да даже маузер на его поясе, на самом деле не его. Табельный пистолет он сломал и мне пришлось поделиться своим с товарищем, чтобы тому не прилетел очередной выговор с отстранением от службы. Мне не сложно, всё равно я больше предпочитал свой винчестер девяносто пятого года. И шашку, конечно.

— Тебе очень повезло, что моя Парижская коммуна раньше была ломовой. — ехидно заметил я, ткнув товарища локтем.

— Опять начинается… Когда же тебе уже надоест корить меня за то, над чем