Бронислава Вонсович - Плата за одиночество Страница 3

Глава 2

Утром в день моего рождения дежурная монахиня прочитала в столовой прочувствованную речь о том, что они отпускают меня со слезами на глазах и болью в душе и даже представить не могут, как дальше приют сможет без меня существовать. Фразы были гладкие, красивые и шаблонные, так что не приходилось обольщаться мыслями о собственной незаменимости. Распереживалась одна Регина, она даже носом шмыгнула, когда думала, что я отвлеклась. Внешне она старалась ничего не показывать, чтобы не расстроить меня окончательно. За прошедшие с прихода Сабины дни с ней все было обговорено на несколько раз, но все же и у меня комок к горлу как подступил, так и не хотел уходить, грозя разразиться самыми настоящими слезами. Был здесь один-единственный близкий мне человек, но теперь свидания с ней ограничивались получасом раз в неделю - таковы были правила приюта, и никто их нарушать ради нас не будет. Радовало, что это ненадолго - каких-то жалких два месяца, и мы снова будем рядом. А к этому времени я уже устроиться смогу в лавке ли, на фабрике ли - да какая, в сущности, разница?

Нам даже толком попрощаться не дали. Регину отправили на отработку, а меня повели к сестре-смотрительнице, поставленной во главе приюта настоятельницей монастыря, при котором все это было организовано. Видели мы ее не очень часто, а уж вблизи - почти никогда. Исключение делалось для особо провинившихся и для тех, кто проводит здесь последние часы. В обычной жизни была она для нас тек же недостижима, как святая Бригитта - покровительница этого места. Сейчас у меня была возможность ее внимательно рассмотреть. Только зачем? Вряд ли мы с ней еще когда-нибудь увидимся. Разве что мне придет в голову подарить месту, меня вырастившему, большую денежную сумму - таких она принимала всегда лично и с большим удовольствием. Сейчас сестра-смотрительница занималась тем, что произносила еще одну напутственную речь, правда, в этот раз - лично для меня, поскольку никого другого здесь не было. Но, по существу, никаких отличий от того, что мне уже довелось выслушать, я не нашла, так что когда мы наконец дошли до молитвы, направляющей воспитанниц на путь истинный, и начали ее вдвоем повторять, я даже внутренне облегченно выдохнула, так как с трудом выносила все эти нравоучительные беседы, во время которых иной раз пыталась даже заснуть. Монахини вздыхали о моей испорченности, а Регина - о занудстве самих монахинь. Ибо то, что нужно и интересно, не будет навевать сон.

- Дочь моя, есть ли у тебя просьбы, выполнить которые было бы в моих силах? - спросила сестра-смотрительница с самой благостной улыбкой на лице из всех, что мне приходилось видеть.

- Я хотела бы встречаться чаще с моей подругой, которая остается здесь,- встрепенулась я.

- Увы, правила внутреннего распорядка этого не допускают, - непреклонно ответила она, не переставая при этом счастливо улыбаться, как будто была уверена, что именно отказ мне и нужен. - Больше у тебя никаких просьб нет?

Я отрицательно покрутила головой. Все, визит закончен, сейчас меня направят к сестре-кастелянше, и - на выход с вещами. Неожиданно стало страшно. Жизнь в приюте, хоть и не такая легкая, была привычной и размеренной, а сейчас меня из нее вышвыривали в бурный поток, почти безо всякой опоры.

- Ты всегда можешь обратиться к нам за советом, - сестра-смотрительница ответила на мои страхи так, как если бы я их произнесла вслух. Она еще раз мне ласково улыбнулась, и я было решила, что прямо сейчас меня попросят на выход, как вдруг она неожиданно сказала. - А теперь я хочу передать тебе письмо от твоей матери.

- От кого?

Мне показалось, что я ослышалась. Нет, то, что где-то существует женщина, которая меня родила, я понимала, но как-то раньше ее не особо волновала моя жизнь. Так с чего вдруг она решила написать письмо?

- От твоей матери, - терпеливо повторила сестра-смотрительница. - Когда тебя нашли перед нашими дверями, при тебе было письмо монахиням, в которое вложили еще один конверт с просьбой передать, когда ты вырастешь и покинешь наше богоугодное заведение.

Она протянула мне запечатанный конверт. Я повертела его в руках. Мое имя было написано четким, немного угловатым почерком с небольшим наклоном влево. Писала ли обычно моя мать так, или стремилась, чтобы по такому явному признаку ее опознать было нельзя? Бумага немного пожелтела, или изначально была не очень хорошего качества, на сургуче оттиск был нечеткий, смазанный, и мне показалось, что содержимое уже кто-то изучил до меня.

- И что там?

- Это же твое письмо, ты же не думаешь, что мы его вскрывали?

Теперь улыбка сестры-смотрительницы казалась мне фальшивой и приторной, как голый кусок сахара, который приходится торопливо прожевывать и глотать, чтобы никто не заметил, что ты взяла его без спросу. Я опять повертела конверт, рассматривая его со всех сторон. Не то чтобы он был мне столь интересен, но я просто не представляла, как же его открыть - ведь раньше письма мне не приходили. Монахиня все с той же благостной улыбкой протянула мне нож для бумаг. Я поддела сургучный оттиск и открыла конверт. В нем была записка, короткая и написанная столь же примечательным почерком "Счет в Гномьем Банке ?М4000639, доступен по кодовому слову "Штефани". Надеюсь, тебе хватит - в приюте должны приучить к экономии." И все? Я повертела в руках теперь уже листок с письмом, но ничего больше не обнаружила. Возможно, конечно, что остальное было написано проявляющимися чернилами - про то, как она страдала, что вынуждена была расстаться со мной, как она меня любит и как она непременно будет мне помогать всю оставшуюся жизнь в искупление того, что бросила меня одну, и тому подобная ерунда, которую пишут женщины, пытающиеся оправдаться перед брошенным ребенком. Возможно, но что-то я сильно в этом сомневаюсь. В письме четко было прописано - плачу за все неудобства и больше ты меня не интересуешь. И настолько мне это показалось обидным, что я даже решила гордо от этих денег отказаться в пользу приюта, но встретила жадно-выжидающий взгляд монахини и передумала. Не знаю, сколько там денег, но мне они лишними не будут. От непутевой мамаши мне досталась не только жизнь, но и какие-то деньги, у других и этого не было. Хотя, возможно, не только деньги...

- А имя мое тоже было в сопроводительной записке? - спросила я у сестры-смотрительницы.

- Имя и дата рождения, - любезно подтвердила она мои мысли. - Фамилию тебе дали в приюте.

- За все это время хоть раз кто-нибудь интересовался мной?

- Никаких запросов не поступало.

Ну что ж, как я и думала, заплатила - и забыла. Не скрою, я иной раз думала, какова она, моя мать, что заставило ее меня бросить и что бы я сделала на ее месте. Мне казалось, что от своего ребенка я бы никогда не отказалась...