Борис Тараканов - Колесо в заброшенном парке Страница 3

— Ты чего? — сказал Бурик.

— А чё?

— А ничё! — Бурик вдруг ужасно разозлился. Вся накопившаяся за этот бестолковый день ярость готова была выплеснуться наружу. — Вали давай из лифта, мне домой нужно!

— Твой он, что ли? — ответил мальчишка, но Бурику показалось, что ответил он по инерции, первое, что пришло в голову, а совсем не то, что хотел сказать.

— Да уж точно не твой! Мой, конечно, я здесь живу. А вот какого черта ты здесь делаешь?

— Я это… да просто так… играю.

— Ты что, совсем больной?! Нашел игрушку…

— Сам ты больной, — сказал мальчишка, и снова Бурик почувствовал, что сказать он хотел что-то совсем другое.

Но разобраться в тонкостях своих ощущений Бурику не пришлось. Где-то наверху раздался громкий стук — стучали явно по двери шахты лифта и явно ногой. Причем на ноге, судя по силе звука, был тяжелый сапог.

— Все лифты доломали, гаденыши! — заорал прокуренный мужской голос, видимо принадлежавший хозяину сапога. — Вот я доберусь до вас!

Незнакомый мальчишка стремительно выскочил из лифта и зайцем метнулся из подъезда, а Бурик вошел в освободившуюся кабину и нажал кнопку своего этажа.

— Сашенька, обед готов! — крикнула бабушка из кухни. Бурик даже не пошевелился. Как упал на диван, придя домой и уронив свой рюкзачок прямо у дверей, так и замер в позе поверженного героя.

— Все на столе, Сашо-ок! — снова закричала бабушка.

— Я не хочу, — ответил Бурик, но так тихо, что бабушка, конечно, ничего не услышала.

— Саша, обедать! — начала было бабушка в третий раз, входя в комнату, но, взглянув на него, остановилась. — Ты заболел?

— Да ерунда, бабуль, сейчас пройдет…

— Так и есть. Ты весь горишь! Ну-ка, давай мерить температуру.

И бабуля, не слушая вялых возражений Бурика, пошла за градусником. Через десять минут Бурик с градусником под мышкой лежал в постели, укутанный двумя одеялами, в том числе пуховым («Надо как следует пропотеть», — сказала бабушка), и ел с ложечки малину в молоке — единственное лекарство, которое он принимал охотно. Но и малина сейчас не доставляла удовольствия — Бурика сильно знобило, и он никак не мог согреться. А еще очень хотелось спать. Бурик был благодарен бабуле, когда она, забрав градусник, вздыхая и качая головой, тихонько прикрыла за собой дверь.

Подушка приятно холодила горящие щеки, но во всем теле ощущалась нудная ломота. Бурик начал проваливаться в облако сна. Хотя, пожалуй, это было не облако, а скорее туча. Сон был душным, влажным и горячим, как парная. И очень реальным. Бурик чувствовал себя в этом сне так же неуютно, как если бы зашел в парилку в свитере и шерстяных штанах.

Его окружали какие-то трубы зеленых и серых оттенков с выступившей на них влагой, сложно переплетенные между собой. Бурик долго плутал, шарахаясь от причудливых теней, отбрасываемых ржавыми вентилями, перелезал через коленные изгибы, подлезал под ними, пачкаясь в побелке, уворачивался от бивших в лицо струек кипятка, и несколько раз ошпарился до ожога. «А ведь я не сплю, — подумал Бурик, — иначе от боли я бы обязательно проснулся».

Наконец длинный узкий лаз (из серии «Подбери живот») вывел его в небольшое, но очень высокое и гулкое помещение с белыми кафельными стенами и плиточным полом. У стены стоял огромный резервуар с иллюминатором посредине. Пахло какой-то медициной, но запах был застарелый и пряный — так пахнет бабулин шкафчик с лекарствами. Бурик огляделся. На белых отсвечивающих стенах не было ничего, за что бы мог уцепиться взгляд. Тогда он сделал шаг к «котлу», как он мысленно обозвал агрегат. Котел приблизился гораздо быстрее, чем этого можно было ожидать. Подойдя к нему вплотную, Бурик встал на носки, ухватился за обрамленный заклепками иллюминатор и подтянулся. Удивительное дело — это совсем не потребовало усилий, хотя на уроке физкультуры Бурик не мог подтянуться на турнике, не вызвав при этом уже привычных усмешек одноклассников.

Сначала Бурик ничего не как следует не разглядел. В сероватой полутьме медленно шевелилось нечто бесформенное. Затем оно как будто растворилось, а в иллюминаторе, словно на экране телевизора, возник мальчишка. От неожиданности Бурик даже вскрикнул. Мальчишка был голый и сидел, съежившись, на черном полу. У Бурика сжалось сердце. От жалости, а еще от непонятного страха и осознания того, что с этим незнакомым мальчишкой его что-то связывает. Но что?

Мальчишка неожиданно поднял глаза, встретился взглядом с Буриком и вдруг, беззвучно вскрикнув, вскочил и бросился к нему. Бурик, обмирая, смотрел в широко распахнутые глаза и читал в них отчаянную мольбу. Губы мальчика шевелились. Что он пытается сказать? Не понять… «А…», «у…», кажется, опять «а…», «и…» Внезапно Бурик понял — мальчишка говорил по-итальянски! Он повторял одно слово: «Аютами… Аютами… Aiutami…» — «Помоги мне! Помоги! Помоги…» Лицо мальчика приблизилось. Неровная рыжеватая челка, смешно оттопыренные уши, цвета крепкого чая глубоко посаженые глаза, узкий, длинноватый нос, белозубый рот, без конца повторяющий одно и то же слово — «Помоги!»… «Come?!»[2], — закричал Бурик, но крик его увяз во влажной духоте. А черный пол, все ускоряясь, поехал назад, оттягивая мальчишку за собой.

В отчаянии Бурик прижался лбом к теплому стеклу иллюминатора, разбить которое было невозможно. Или все же возможно? Всей душой Бурик рванулся туда, к мальчишке, и толстое стекло как будто подалось. Рванулся снова и еще чуть-чуть продвинулся… Не хватало одного последнего усилия воли, чтобы пробить стекло. Но это усилие все никак не давалось Бурику, и он, дернувшись несколько раз, безвольно обмяк, словно застряв в толще стекла. Его как будто облепила плотная прозрачная масса, не дающая ни пошевелиться, ни крикнуть, ни даже закрыть глаза. Бурику оставалось только одно — смотреть.

Мальчишка продолжал бежать к нему нисколько не приближаясь, а лицо его начало неуловимо меняться — Бурик увидел, что это уже не мальчик, а юноша… потом молодой человек… через несколько секунд в неровной челке показались серебряные нити… Пожилой мужчина с длинными седыми волосами, носом с горбинкой и добрым симпатичным лицом смотрел на Бурика без укора. Вскоре лицо его начало туманиться и удаляться, посредине возникла водная гладь, обрамленная двумя башнями шлюзов. Старик отшатнулся назад и вдруг застыл. Бурик увидел, что это уже не старик, а бетонная скульптура сухопутного моряка, кидающего свернутый канат проходящим мимо судам…

И тогда Бурик заплакал. Заплакал тихо, без всхлипываний и рыданий. Он даже не сразу понял, что плачет, — горькая волна, рождаясь где-то в животе, подкатывала к горлу, а по щекам катились горячие слезы. Его захватило ощущение невосполнимой потери… Скульптура осталась далеко позади — вокруг расстилалось безбрежное море. Бурик плыл на огромном океанском лайнере, выглядывая из иллюминатора каюты. Свежий морской ветер ерошил волосы, и брызги летели в лицо, смывая слезы.