Красное и серое (СИ) - Литера Элина Страница 30

Не терпящим возражений тоном Черный Лис сообщил, что для нас заказаны каюты первого класса на "Морской деве", которая отходит через неделю после суда. До порта граф доберется с нами, чтобы увериться, что власти сдержат обещание.

Благодаря графу Мадрону Бартоломью обзавелся новыми документами, но ведьмочка потребовала, чтобы до посадки на судно фамильяр-оборотень находился в виде кота, и у дознавателей не возникло излишних вопросов.

Нам с Лавинией удалось заманить господина Гриза в лечебницу, и мы с доктором Эйрелом провели операцию на колене. Через два дня Гриз выписался, используя тросточку лишь как щегольской аксессуар. Лавиния обещала ему ежедневную магтерапию, как только мы двинемся в путь.

Мои родители и сестры приехали на два дня, когда я написала им, что заключила долгосрочный контракт в дальних колониях. На меня обрушилось множество упреков и увещеваний, и мне пришлось изобразить непоколебимую уверенность в том, что после колоний меня ждет блестящее будущее. Надеюсь, со временем моя семья сможет смириться с тем, что мое будущее больше не здесь.

Две недели пролетели, как не бывало. На вокзале нас провожала толпа. Ко мне пришли доктор Эйрел, доктор Вичестер и три медицинские сестры.

— Кажется, вы о чем-то забыли, доктор Геринот, — хитро улыбнулся доктор Эйрел, протягивая мне коробку, и я не сразу осознала смену обращения. В коробке лежал диплом доктора, уже вставленный в рамку. У меня пропали слова, и я только могла обнять своего учителя на прощание.

Мафина провожала мать и сестра. Гриза — две дочери с семьями. Мэтр был одиночкой. Лавинию тоже никто не провожал, но я смотрела, как она прижимает к себе сумку с Мью, и понимала, что нет, ведьмочка не одна.

Университетского профессора Родмана (он же виконт Максвелл Мадрон), пришли провожать шестеро студентов и трое студенток. У последних сверкали слезы на глазах. Я заметила, как они на него смотрели, и хоть я все понимала про студенческие влюбленности в молодых симпатичных профессоров, внутри что-то неприятно царапнуло.

Отец Максвелла, граф Мадрон, он же Черный Лис, ехал с нами.

Мы заняли вагон второго класса, чтоб не раздражать Гудруна и прочих чинуш. Граф уходил к себе лишь на ночь и три дня дороги провел рядом с сыном в нашей компании. Пользуясь случаем я поинтересовалась, чем род Мадронов так насолил Гудруну. Оказалось, что один из премьер-министров, который потерял положение благодаря Черному Лису, был родственником Гудруна, что весьма подкосило их способность вытягивать деньги из казны и уходить от преследования по закону за разнообразные темные дела.

Отец Максвелла оказался интересным собеседником. Он многое поведал о жизни при дворе в свое время, а я сама не заметила, как рассказала Черному Лису всю свою биографию, и о матушке с батюшкой, и о сестрах, и о брате. Лишь краем глаза уловив легкую улыбку Максвелла я осознала, что со стороны графа это не праздный интерес.

Сам Максвелл не делал в мою сторону ни одного лишнего движения, только многозначительно улыбался. Я понимала, что он дразнит меня ожиданием и предвкушением стычек. Я понимала, что он ждет, пока я перегорю жаждой битвы, и у меня не будет сил на сопротивление его вниманию. Я все понимала, но постепенно свыклась с мыслью, что рядом со мной привлекательный мужчина, и отбиваться от его ухаживаний мне хочется все меньше и меньше.

Два дня мы прожили в прибрежном городе в особняке, который принадлежал друзьям графа, и на третий поднялись по сходням на судно, где нам предстояло провести три недели. Максвелл зашел последним, незадолго до отправления. Я видела, как он прощается с отцом, крепко того обнимая. Мудрый Черный Лис смирился с поворотом судьбы и позаботился о сыне, насколько мог.

Каждому из нас, включая вернувшего человеческий облик Бартоломью, досталось по каюте, и еще две остались пустыми. Граф решил не стеснять нас чужаками и выкупил весь первый класс. Свободные комнаты мы загрузили багажом, не желая загромождать отведенное нам пространство. "Морская дева" — не самое роскошное судно, и наши каюты были небольшими, хотя и отделаны со вкусом. Кровать из резного дуба, на которой могли бы разместиться двое, стол со стульями у стены, два мягких кресла с фигурными ножками возле иллюминатора, зеркальный платяной шкаф, умывальник с мраморной раковиной и прочие удобства за дверкой в комнатушке — пожалуй, эти три недели будут не такими уж плохими.

В небольшой ресторации первого класса Максвелл занял место рядом со мной и принялся ухаживать, будто не было у нас никаких разногласий. Я подумала и… махнула рукой. Отбиваться я не буду, но могу держать некоторую дистанцию.

Зачем? Если бы я знала…

План провалился уже через два дня, когда я подвернула ногу на скользкой от брызг палубе, что дало Максвеллу "законное" право находиться рядом, стоило мне шагнуть за порог каюты. Уже на следующий день его и из каюты удавалось выставить лишь к вечеру.

Лавиния жила по соседству, и первые дни я часто слышала ее возмущенный голос, когда она отчитывала своего фамильяра. Кажется, наш рыжий попутчик ни свет, ни заря появлялся возле "хозяйки", и следовал за ней так, будто он все еще на четырех лапах, а не на двух ногах. Если бы я не знала о непростом прошлом этого мужчины, я бы сочла его подкаблучником и размазней. Но человек, прошедший суровую школу жизни, явно вынашивал какой-то план. На судне был парикмахер. Постриженный и побритый Бартоломью выглядел вполне симпатичным рыжим парнем с зелеными глазами. Могу ручаться, что Лавиния это тоже заметила.

На пятый день плавания, я сидела на кровати, и откинувшись на подушку отдала лодыжку во власть Максвелла, который настоял на непременном массаже. Макс занимался моей ногой ни слова ни говоря, но с возмутительно довольным видом. В раздумьях я обратила внимание на необычную тишину с самого утра. Похоже, что скандалы наша ведьмочка закатывает все реже.

Еще через два дня к вящему расстройству моего кавалера я уже могла передвигаться, не опираясь на его руку.

В тот день после ужина в ресторации появился капитан.

— Госпожа Лайт, мне передали, что вы хотите меня видеть по срочному и неотложному делу.

— Да, господин капитан, — ответила Лавиния, поднимаясь со своего места. — По морскому закону вы имеете право заключать браки, не так ли?

Бартоломью покраснел так ярко, как умеют краснеть только рыжие, и встал рядом с ведьмочкой. Мы захлопали и закричали неподобающим для приличной компании образом. Максвелл смотрел на меня так, что хотелось вылить на него вино. Но вино было превосходным, и это меня остановило.

Назавтра негодяйский лорд слег с жаром. Уж не знаю, как он этого добился — ни мои способности, ни способности Лавинии не показали никакого стороннего воздействия, лишь естественную инфлюэнцу. Мне пришлось принять дежурство у него в каюте, не допуская внутрь никого прочего во избежание эпидемии на корабле. Новобрачная оставляла под дверью склянки с зельями, стюард — подносы с едой, и я, опасаясь ночного кризиса, перенесла в каюту к этому нахалу некоторые свои вещи, включая ночные сорочки.

Спать на полу или в кресле я вовсе не желала. Можно было попросить матросов принести матрас из пустующей каюты, но я решила не утруждаться и устроилась рядом с пациентом. Так и следить ночью легче, не подскакивать же к нему при каждом вздохе.

Если бы меня спросили, часто ли я выполняю свои лекарские обязанности таким странным образом, я бы ответила, что… впрочем, не знаю, что бы я ответила. Такой опыт был у меня впервые.

Два дня Максвелл провел в полубреду и полусне. Я питала его целительской силой, вливала зелья Лавинии и проверяла, не стало ли состояние хуже.

На третье утро, когда больной пришел в себя достаточно, чтобы осознавать положение дел, пришлось слегка стукнуть его по наглющим рукам. То, что я во сне закинула ногу на лорда Максвелла Мадрона, не повод класть мне на колено ладонь.

Сильного жара больше не было, но все же Максвелл оставался горячее, чем положено, и был очень слаб. По моему наказу на камбузе сварили куриный бульон и подали легкие паштеты. Я помогала ему устроиться для еды, подняться и пройти несколько шагов по надобности, опираясь на мое плечо, развлекала его разговорами и все время напоминала себе, что лорд Максвелл Мадрон болен, и желание стукнуть подушкой по светящейся от счастья физиономии пациента недостойно звания лекаря.