Алло, милиция? Часть 3 - Анатолий Евгеньевич Матвиенко Страница 30

он отогнал в очень секретный гараж на Сельхозпосёлке, где кулибины установили магнитолу «Грундиг» под водительское сиденье, колонки спрятали под полкой у заднего сиденья, кейс под кассеты — под переднее пассажирское. Сигнализация в случае покушения издавала звук Байконура, только более противный, зажигание и стартёр блокировались секреткой, на колёсах стояли нестандартные болты, запаска крепилась к кузову толстой собачьей цепью на замке, аккумулятор — особой стальной скобой, лобовое стекло несло жирную гравировку с номером автомобиля… Но даже с такими мерами предосторожности владение автомобилем в СССР оставалось уделом мужественных граждан, имевших все шансы жаловаться милиции: «обокрали!», после чего насупленные офицеры заполняли целую кучу разных бланков.

Хоть это не работа, а в чистом виде создание видимости, она выматывала больше реальных дел.

«Скажите, свидетель, а когда год назад в вечернее время вы шли возле своего дома, не заметили граждан, похищающих аккумулятор из синего „москвича“ госномер…»

Он всегда задавал очень длинные вопросы, старательно занося их в протокол, потому что односложные ответы «нет», «не видел», «не помню» не позволяли набрать объём текста, дающий возможность перетащить хоть одну фразу на второй лист и не обрывать его.

Хуже всего — понимающее выражение лиц вызванных на допрос. Люди — не идиоты. Прекрасно сознают, что сидящий перед ними офицер милиции не раскрывает преступление, а создаёт дурацкую видимость движения по делу. Но — это советские люди. На своём рабочем месте точно также, наряду с полезными телодвижениями, изображают общественно-полезный труд, составляют политинформации, требуют у Америки вывести ракеты средней дальности из Европы, выражают солидарность народам Африки и Азии, а затем жертвуют по копеечке на Красный Крест.

В двухтысячных Егор знал, что некоторые его сверстники, рождённые в Российской Федерации после распада СССР, ностальгируют по стране, которую никогда не видели. Не понимают, что здесь самое плохое — не отсутствие нормальных материальных благ, которые даже в ГДР или социалистической Польше — не экзотика. С благами — да, завал. Едва ли не треть Минска, столицы союзной республики, занята частным сектором. Полный набор коммунальных благ, как в доме Егора, имеется у единичных семей. Лепель, где утонула в озере любовница Бекетова, на три четверти такой, курятся трубы печного отопления, туалет — во дворе, вода в колодце, стирка — в железном корыте на улице, в том числе в мороз, баня на соседней улице, телефон только в железной будке за полкилометра. Что изменилось за сто лет? Только одно, везде электричество. «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны», шутил товарищ Ленин. Иначе как шуткой это не назвать, потому что по Ильичу выходило: электрификация — это коммунизм минус советская власть.

Для человека из 2022 года было очевидно: действительно, советская власть — это огромный минус. Может, сам Ленин не представлял, насколько громадный, не успел пожить как следует при сотворённом им строе.

Егор в свои двадцать два, наверно, привык бы умываться из кувшина, гадить в дырку среди дощатых стенок уличного нужника, носил бы бельё в прачечную, чтобы Эля не морозила руки в тазу с его милицейскими рубашками. Но куда больше отсутствия естественных удобств его угнетала показуха. Какое-то невероятное, астрономическое по объёмам и затраченному времени расходование сил на пердёж в муку, лишь бы республиканские власти могли отрапортовать союзным: «блок коммунистов и беспартийных сплочён как никогда», «решения энного съезда КПСС выполним и перевыполним», «весь советский народ в едином порыве…» Наверно, если бы эту энергию направить в полезном русле и не надрываться в ракетно-ядерной гонке с НАТО, Советский Союз не угробил бы экономику к концу 1980-х…

Кто же знал? Ещё как знали, многие. Не попаданцы. Политику КПСС критиковали диссиденты, за это строем шли на зону, в психушки или выдавливались за рубеж. Наверняка и в цековском аппарате имелись здравомыслящие люди, но они ни на что не влияли, памятуя главное правило партчиновника — не ссать против ветра. Это же знает Сазонов, прекрасно понимающий расклад и без егоровых прогнозов. Всё понимает, но продолжает исправно трудиться в структуре, неизбежно толкающей партию и государство к краю пропасти. Благодаря Егору в курсе только про сроки развала.

Шёл восьмой час вечера. Позволив себе минутку на отвлечённые рассуждения, когда отпустил последнего посетителя, лейтенант рассовал протоколы по папкам, отложил копии для сыщиков. Потянулся на стуле, потом взял трубку — звонить Эле, что через полчаса появится на ужин.

— Позволите?

Незваный визитёр был неприятен.

— У меня мало времени.

Егор Нестроев воспринял «мало времени» как разрешение и шагнул к стульям у окна, опустив зад на ближайший к столу Егора.

— Постараюсь много не занять. Вы же поняли, моя работа — следить за порядком. Чтоб всё было по понятиям.

— А моя — чтоб всё было по закону. Но не воровскому, а уголовному и административному. И если происходит противоречие с понятиями, беру под стражу и отдаю под суд.

— Ну-ну, молодой человек, я не хочу с вами ссориться, — смотрящий избрал манеру говорить чисто, без единого вкрапления фени. — Мы, по большому счёту, делаем одно дело. Я обязан одёрнуть оступившихся. Посадить в тюрьму и отправить на зону означает подтолкнуть их оставаться на этом пути до конца жизни.

— Кого из оступившихся я должен помиловать? — догадался Егор.

— Зачем же помиловать? Просто прошу о некоторой снисходительности. Например, изменить меру пресечения и выпустить до суда под подписку.

— Кого? Не тяни.

— Гену Кожемякова. Мальчик из хорошей семьи, несудимый. А что кому-то наркотик продал… Нехорошо, да. Только не так страшен кокаин, как его изображают. Малые дозы, если изредка баловаться, бодрят. Не вызывают привычки.

Егор постарался не заржать. Мужик тридцатых годов рождения, втолковывающий что-то московскому студенту две тысячи двадцатых про кокаин, похож на водителя, едва получившего права и поучающего Шумахера скоростной езде. В московских вузах если не все сидят на наркоте, то почти каждый хотя бы пробовал. Или, на худой конец, знает от сотоварищей досконально, как, зачем, почём и с какими последствиями принимается кокс, колёса, кислота, насвай, герыч. Скорее всего, смотрящий не видел и половины того, чем ширялись в группе Егора. Что примечательно, явно зависимым не стал никто. Хотя бы на момент выпуска.

Тёзка распинался минуты три. Потом добавил:

— А ещё — знать бы, кто Генку вложил. Не по понятиям… Не думай, я не за просто так. Моё покровительство дорого стоит.

А завтра — приход первой фуры из Грузии. Пока всё сыро, не обкатано, то особенно уязвимо. Лейтенант решил не назоляться.