Александр Сивинских - Гончий бес Страница 30

– Уломать – это запросто, – сказал я, скорчив людоедскую гримасу. – А ну-ка…

Начать решил с архива. Пройти в него через главный вход было проблематично. Тем более – ночью. Но для того ведь и существуют комбинаторы, чтобы доказать человечест-ву необязательность дверей!

Здание губернского УВД принадлежало сталинской эпохе грандиозных свершений. Строители на качественных материалах тогда не экономили, поэтому первый этаж возве-ли из гранитных блоков. Каждый «кирпич» был размером с холодильник. Меня это чуточ-ку пугало – с гранитом такой толщины я дела ещё не имел, – но и заводило. Адреналин бурлил в крови. Я объехал грандиозное П-образное строение вокруг и отметил, что тылы даже у столь серьёзной организации освещаются неважно и пребывают в достаточно не-приглядном состоянии. Задний двор, заключённый между «ножками» «буквы П», был огорожен литым чугунным забором. За ним громоздились штабеля испачканных в извёст-ке досок, груды битого кирпича и ободранной штукатурки. Видимо, в помещениях УВД шёл ремонт. Весь этот мусор стерёг лохматый барбос пугающих габаритов. Когда я оста-новил скутер возле забора, он вперил в меня леденящий взгляд.

– Надо понимать, поздних гостей ты не жалуешь? – спросил я у цербера.

Тот выразительно промолчал.

– Ну и скучай один, злюка, – сказал я и поехал дальше.

Архив находился в левом крыле, пробраться в него можно было не только со двора, но и снаружи. На моё счастье, слева располагался сквер, отделяющий здание УВД от со-седнего дома – тоже принадлежащего каким-то государственным структурам. Сквер был «геройским»: там стояли бюсты горожан – Героев Советского Союза и России, горел Веч-ный огонь. А ещё и имелись клумбы, засаженные высоченными георгинами, и во множе-стве росли пушистые голубые ели.

В дальнем от меня конце сквера было людно, там шумела какая-то нарядная компа-ния. Кажется, приехала запоздалая свадьба – не то возложить цветы к бюстам великих земляков, не то просто попить рядом с ними вина.

Я заглушил скутер и шустро закатил его в сквер. Прислонил к ёлке. Замер сам. Убе-дившись, что остался незамеченным, разделся догола, встал вплотную к стене и возложил на неё руки. А через секунду подал их вперёд.

Структура гранита вокруг моих ладоней изменилась. Стена потемнела, сделалась по-ристой как губка. Что происходило в это время с руками, трудно было даже представить. Может быть, моя плоть превращалась в гранит и строительный раствор, может, наоборот. Пытливые умы разных эпох занимались изучением экзовещества, сквозь которое диффун-дирует комбинатор. Сколько при этом пострадало и даже погибло нашего брата, лучше не вспоминать. Но ни один из исследователей, от алхимиков ренессанса до биохимиков ста-линских «шарашек», ничего не добился. Зато все они кончили крайне, крайне скверно. В течение нескольких часов или дней (в зависимости от степени защиты) экспериментаторы умирали в страшных мучениях, оставляя после себя не трупы даже, а головешки. Тела контактёров с экзовеществом высыхали, обугливались, «ржавели» – словно железо, пожи-раемое окислением в потоке чистого кислорода. Сейчас такими исследованиями продол-жают заниматься лишь в Израиле да Китае. Не завидую я тамошним соплеменникам. А ещё меньше – естествоиспытателям.

Гранит поддавался необычайно трудно. Я чувствовал себя борцом сумо, изо всех сил выталкивающим соперника с татами. Соперник был неподвижен, он был многократно тя-желей и сильней. Но я давил, давил, давил. Тело у меня исчезло, исчез и разум. Осталась лишь воля, сконцентрированная на стремлении вперёд…

Когда я выбрался из стены, вернувшее человеческую форму тело представляло собой сплошное переплетение натянутых до предела мышечных жгутов. Казалось, связки вот-вот оторвутся от суставов, а мышцы лопнут – волокно за волокном. Я впервые не чувст-вовал в себе сил к трансформации. Организм был не сверх-пластичен, а сверх-напряжён. Не тело, а одна большая судорога. От боли хотелось выть. Я повалился на пол, сгрёб ков-ровую дорожку и вцепился в образовавшуюся складку зубами. Иначе зубы попросту рас-крошились бы друг о друга.

Меня можно было брать голыми руками. Но лучше теми здоровенными щипцами, которыми рабочие на заводе ворочают раскалённые заготовки. Или петлей на шесте, ко-торой пользуются ловцы бродячих собак. Потому что время от времени меня сотрясала дрожь, а конечности начинали самопроизвольно двигаться, молотя в бешеном темпе по воздуху.

Это было мучительно. Это было страшно. И это было, чёрт возьми, восхитительно! Должно быть, так чувствует себя оборотень, впервые превращаясь в волка. Когда меня наконец отпустило, ужаса перед случившимся оказалось ровно столько же, сколько вос-торга.

Я выплюнул пыльный ковёр, встал на четвереньки и осмотрелся. Мне посчастливи-лось попасть в самый дальний и тёмный угол холла. Практически тут же начинался кори-дор, над входом в который висела стеклянная табличка «АРХИВ». Рядом стоял присло-нённый к стене большой портрет в рамке, перевязанный наискосок черной лентой. У че-ловека на портрете было одутловатое лицо пьяницы и извращенца, украшенное крайне несимпатичной родинкой возле носа. На шее поверх галстука висели очки на шнурке. Подпись сообщала, что это – покойный Новицкий, прекрасный работник и грамотный знаток архивного дела.

Сколько я не искал взглядом ночного дежурного, разглядеть его не смог. Стул подле тумбочки, оборудованной телефоном, пустовал. Наверно, лоботряс где-нибудь дрых. Не-удивительно, что у них здесь сотрудников по ночам режут.

Я прокрался в освещённый лишь тусклыми дежурными лампами коридор. Коридор был длинен, дверей имелось около десятка, однако нужную я нашёл без труда. Она была заклеена бумажной полоской с печатью. Поскольку дверное полотно не было ни стальным, ни гранитным, я прошёл сквозь него без усилий.

Окна в кабинете отсутствовали, и я включил свет. Следы преступления успели лик-видировать, но далеко не все. На паркете виднелись бледно-розовые пятна, на боковой по-верхности рабочего стола – незамеченные уборщиком бурые брызги. Многочисленные шкафы стояли распахнутыми. Находящиеся там знакомые мне картонные папки с дерма-тиновыми корешками пребывали в беспорядке. Машинально я вытащил первую попав-шуюся, раскрыл. Внутри лежали пожелтевшие от старости бумаги. Никаких заголовков, никаких надписей – просто десятки перфорированных по краям листов с сотнями фами-лий, отпечатанных на древнем матричном принтере. Некоторые фамилии были аккуратно, по линейке подчёркнуты. Возможно, на дне стопки имелось объяснение, что здесь и к че-му. Однако я уже утратил интерес, захлопнул папку и сунул обратно в шкаф. Начал по-очерёдно выдвигать ящики стола. Не могу сказать, что я искал. Рассчитывал обнаружить записку Новицкого со словами «меня убил тот-то по такой-то причине»? Как выражается Жерар, глупо было бы…