Анатолий Жаренов - Парадокс великого Пта Страница 32

В этом мире все было не так. Жизнь здесь измерялась даже не секундами, а ничтожными долями секунд. Здесь начисто исчезали привычные представления о покое и движении, о массе и энергии, о времени и пространстве. И ум академика, проникая в этот мир, открывал в нем новые закономерности и новые загадки.

Но недавно академик Кривоколенов столкнулся с загадкой, которая, как чертик из табакерки, выскочила в другом мире, в том самом, в котором находилось тело академика, в котором он обедал, разговаривал, гулял. И он увидел это не в камере Вильсона, не на мишени, вынутой из ускорителя, а на зеленой лесной лужайке.

Об этом трудно было говорить серьезно. Но и уйти от факта было невозможно. И волей-неволей академик мысленно возвращался к событию, которое требовало объяснения. Эта странная яма поражала воображение. Происшествие в лесу ломало привычные представления о веществе. Академик вспомнил чекиста с ножиком. И вдруг увидел Диомидова во плоти. Тот обогнал его и сказал:

– Здравствуйте.

– Здравствуйте, – ответил академик. – Вы что же, пешочком ходите?

– Иногда, – сказал Диомидов.

– Это вы ведь проделывали… э… некоторые рискованные опыты с ножичком? – спросил Кривоколенов. – Я, часом, не ошибаюсь?

– Было дело, – усмехнулся Диомидов. – А я вот ходил в институт, вас хотел найти.

– Да, да, – пробормотал академик. – А что, собственно, побудило вас столь настойчиво искать… э… встречи с вашим покорным слугой?

– Мы хотели бы уточнить, – сказал Диомидов, – насколько все это серьезно…

Кривоколенов не дал ему договорить.

– Я бы тоже, молодой человек, хотел. Но увы. Одним хотением даже блоху не поймаешь. Извините за неподобающее выражение. Обтекаемой формулировочки на этот счет я не придумал. Ножичек ваш… э… взят на исследование. Вот пока и все, чем могу порадовать.

– Неужели ничего? – огорчился Диомидов.

Академик рассердился. Не рассказывать же этому любопытному чекисту о чепухе, которая посыпалась как из рога изобилия. Предположения и догадки юнцов, начитавшихся фантастических романов и задумчиво пяливших глаза на небо, академик не принимал во внимание. Привлекать в качестве объяснения космос было глупо, потому что это, в сущности, ничего не объясняло. Космос в руках таких объяснителей становился опасным инструментом. Он не оттачивал мысль, а притуплял ее. Существо явления продолжало оставаться тайной, а ее разгадка отодвигалась. Рождалось своеобразное богоискательство на новой основе. Выдумывались теории, в которых, как это ни странно, звучал старый, как мир, вопрос о курице и яйце. Только теперь курица называлась космическим пришельцем, а яйцо – человеческим мозгом. Но разве подмена понятий изменяла вопрос? Разве сама постановка вопроса – а что раньше? – становилась менее глупой? Еще больше академика возмущала удивительная легкость мысли. Достаточно одного-двух фактов, и уже готова гипотеза. Диомидову он сказал:

– Конечно, мне тоже хочется знать, что это такое. Но я не всезнайка. И потом, эти разговоры не для улицы. Вот мой дом. Прошу! Или пришлите мне повестку…

– Спасибо, – сказал Диомидов. – Я зайду.

…А через час перед дверью с медной табличкой, на которой чернела старомодная каллиграфическая надпись «С. А. Кривоколенов», остановились Маша и Лагутин. Лифт не работал, и они запыхались, поднимаясь бегом по лестнице.

Диомидов к этому времени успел уже уйти. Папа встретил Лагутина не то чтобы неприветливо, но суховато и церемонно. Подал ему руку так, как подают для поцелуя сознающие свое достоинство дамы незнакомым мужчинам. Лагутин руку академика целовать не стал, но пожатия не рассчитал. Старик ойкнул и вскинул бороду.

– Век нынешний и век минувший, – сказал он, морщась, и попросил гостя пройти в комнаты.

Маша фыркнула и пошла переодеваться. Потом что-то зазвенело на кухне.

– Не обращайте внимания, – заметил академик. – Если все, что я слышал от нее, – он кивнул в сторону кухни, – если все это правильно, то вам… э… придется привыкать к некоторым звукам. Жена умерла… э… несколько рано, а я, как вы понимаете, не мог дать дочери соответствующего воспитания.

Лагутин вежливо наклонил голову. Старик с минуту рассматривал его колючим взглядом из-под очков. Разговор не вязался. Лагутин с любопытством разглядывал старую мебель под черное дерево, ужившуюся с тонконогим журнальным столиком, с картиной явно современного толка и с пухлым альбомом, в котором, вероятно, был представлен весь род академика от первого колена.

– Смешение стилей, – сказал старик, заметив заинтересованность Лагутина. – Это она, – кивнул он на столик, – а это я, – палец академика указал на коробку стенных часов с длинным латунным маятником.

– Сейчас это модно, – вежливо протянул Лагутин.

Надо было о чем-то говорить. И он выбрал, как ему показалось, безобидную тему – стал рассказывать, как они познакомились с Машей.

– На работе, – заметил академик саркастически. – Теперь все знакомятся на работе. И вместе борются за план. Вы тоже боретесь?

Лагутин засмеялся.

– Нет, мы просто работаем. Над одной проблемой.

– Память, – сказал старик. – Знаю. Мучаете кроликов.

Вошла Маша, стала накрывать на стол, прислушиваясь к разговору.

– Мы ставим вопрос шире, – сказал Лагутин. – Если подтвердится наше предположение, человечество получит подарок…

– Занятно, – пробормотал академик. – Человечество любит подарки. И оно, знаете ли, уже получило кое-что. Например, бомбу. А что хотят подарить человечеству молодые люди?

– Его прошлое, – вмешалась в разговор Маша. – Я же говорила тебе, папа.

Академик высказался в том смысле, что он не прочь получить информацию из первоисточника. Он терпеть не может комментаторов. Ему любопытно знать также, где располагается хранилище наследственной памяти, если таковая имеется, и на основании каких фактов уважаемый гипотентант производит свои построения. Лагутин популярно объяснил, что безусловные рефлексы передаются по наследству. Ребенок, только что родившийся, без подсказки находит материнскую грудь. Никто не учит пчелу строить улей. Котенок, появившийся на свет летом, не очень удивляется первому снегу. Лосось, вылупившийся из икринки в реке, уверенно находит дорогу в море. Мы знаем тысячи подобных фактов. Логично предположить, что живой организм хранит не только ту информацию, которую он получает во время жизни, но и ту, которую получали его предки.

– Логика – штука коварная, – заметил академик. – С ней надо аккуратнее обращаться.

– Согласен, – сказал Лагутин. – Но в данном случае логика за нас.

– Однако нет фактов, – сказал академик. – Я имею в виду проявления, так сказать, этой вашей памяти.