Паразиты сознания. Философский камень. Возвращение ллойгор - Колин Генри Уилсон Страница 33

Теперь вопрос стоял так: должны ли мы поддерживать между собой тесную связь, или можно доверить Флейшману подбирать союзников по своему усмотрению? Мы все сошлись на том, что последнее было бы чересчур рискованно; лучше, если решения будут приниматься всеми троими. Но опять-таки, у нас в запасе могло оказаться меньше времени, чем мы думаем. Надо было собрать небольшую боеспособную группу людей, вооруженных высоким интеллектом. Каждый из примкнувших к нашим рядам облегчил бы общую задачу. Флейшмана убедить оказалось легче, потому что нас было двое. Когда нас наберется достаточное количество, тогда не составит проблемы убедить и весь мир. Вот тогда начнется настоящая битва…

* * *

В свете последовавших затем событий уверенность, владевшая нами тогда, кажется сейчас чем-то поистине невероятным. А впрочем, не стоит забывать, что до той поры нам неизменно сопутствовала удача, и мы уверовали, что паразиты беспомощны перед людьми, прознавшими об их существовании.

Помню, в тот вечер, когда мы провожали Флейшмана в аэропорт, он, глядя на изобилующие пешеходами, залитые светом вечерних огней улицы Анкары, произнес: «У меня такое чувство, будто я за эти два дня умер и родился другим человеком». А перед тем как расстаться с нами при выходе на посадку, он вслух заметил: «Странно, но мне кажется, будто все эти люди спят. Не люди, а какие-то сомнамбулы». Тут нам стало окончательно ясно, что в отношении Флейшмана теперь любые беспокойства излишни. Он уже начал вступать во владение своей «страной ума».

Вслед за тем события пошли разворачиваться с такой быстротой, что целые недели пролетели как-то разом, слившись в неразборчивую рябь. Спустя три дня у нас снова был Флейшман, он привез с собой Элвина Кертиса и Винсента Джоберти. Прибыл он в четверг утром, вечером того же дня улетел назад. Людей более подходящего склада, чем Кертис и Джоберти, трудно было и представить. Особенно Кертис — он, похоже, пришел к аналогичной с нами догадке самостоятельно, через изучение философии экзистенциализма и путем собственных наблюдений приблизившись к подозрению о наличии паразитов почти вплотную. Лишь одно вызывало у нас некоторые опасения. Кертис тоже упомянул имя Феликса Хазарда, еще более усугубив тем самым наше подозрение, что Хазард, вероятно, является прямым волеисполнителем паразитов; «зомбом», чей мозг был, видимо, полностью ими порабощен, находясь в состоянии наркотического ступора. Очевидно, на многих притягательное воздействие оказывал исходящий от Хазарда особый магнетизм зла, возбуждающе действующий на невротичных молодых особ. На Кертиса этот человек произвел такое же гнетущее впечатление, что и на Флейшмана. Но особую тревогу внушало то, что Хазард в одном из публикуемых в Берлине авангардистских журналов дважды подверг осмеянию работы Кертиса. Кертису приходилось соблюдать еще большую осторожность, чем любому из нас: он уже был подозреваемым в глазах паразитов.

Будь мы достаточно умны, мы могли бы Хазарда вовремя убрать. Это не составило б труда. Флейшман уже развил в себе определенные навыки телекинеза; еще немного тренировки, и он, сосредоточив усилия, смог бы подвести Хазарда под проезжающий мимо автомобиль, за рулем которого находился бы Кертис или Джоберти. Мы же по недомыслию усовестились. Нам трудно было сообразить, что Хазард фактически уже был мертвецом, нам же просто следовало лишить паразитов возможности использовать его тело.

Три следующие недели Флейшман неизменно приезжал к нам по субботам и воскресеньям, с каждым новым разом пополняя ряды наших сподвижников, включающие уже Спенсилда, Эймса, Кассела, Ремизова, Ласкаратиса (Афинский университет), братьев Грау, Джонса, Дидринга и Зигрид Эльгстрем, первую нашу соратницу женского пола из института Стокгольма. Все они в двенадцатидневный срок прошли через наши руки. Во мне это рождало двойственное чувство. С одной стороны, отрадно было сознавать, что тайна начала расходиться по умам и мы с Райхом перестали быть ее единственными хранителями. Вместе с тем я не переставал тревожиться, что кто-нибудь из них допустит вдруг оплошность и тем самым насторожит паразитов. Хотя я и внушал себе, что эти твари не настолько уж опасны, все равно некий инстинкт во мне беспокойно твердил, что нашу тайну по-прежнему разглашать нельзя.

Некоторые из тогдашних событий были поистине грандиозны. Так, нас всех вместе взятых превзошли своими навыками телекинеза братья Грау, Луи и Генрих. Они всегда были очень близки, обладали уже определенными навыками телепатического общения. Нам же они наглядно продемонстрировали, насколько мы все-таки недооцениваем возможности телекинеза. Находясь в Античном зале Британского музея, я стал свидетелем того, как они, состроив умы в резонанс, передвинули мраморную глыбу весом в тридцать тонн. Единственно, кто при этом присутствовал, были Янис Ласкаратис, Эмелин Джонс, Жорж Рибо, Кеннет Фурье (директор отдела археологии, тоже из числа мною «посвященных») и я сам. Братья объяснили, что эффекта добились, поочередно как бы подкрепляя мозговые усилия друг друга своеобразным пульсирующим ритмом. В тот раз из их объяснения мы не вынесли для себя решительно ничего.

Прежде чем описать тот первый внезапно обрушившийся на нас удар, мне бы хотелось еще несколько слов сказать о явлении телекинеза, поскольку ему в моем повествовании тоже отводится определенное место. Появление его навыков явилось самым прямым и естественным следствием обретения нами новой цели, направленной на борьбу с паразитами. Первое, что я понял, начав практиковать методы Гуссерля, это что людям свойственно упускать из виду необычайно простой секрет, касающийся их существования, хотя секрет этот достаточно ясно различим и невооруженным глазом. Суть его в следующем. Непрочность человеческого бытия (и сознания) объясняется слабостью луча внимания, который мы направляем на мир. Представим, что у нас есть мощный прожектор, но в нем отсутствует отражатель. При включении свет в прожекторе возникает, но рассеивается во все стороны, причем большая его часть поглощается самим осветительным устройством. Теперь вставим в прибор вогнутый отражатель. Луч у нас поляризуется, и его острие выстреливается из прожектора подобно стреле или пуле. Сила луча удесятеряется. Но и здесь коэффициент его полезного действия реализуется лишь наполовину, поскольку теперь, даром что пучок света и фокусируется в одном направлении, световые волны в нем все равно движутся «не в ногу», словно змеящаяся по улице колонна военнопленных. Но стоит лишь пропустить свет через рубиновый лазер, как все волны моментально «берут ногу», а совокупная их мощь усиливается тысячекратно — так от грохота марширующего войска рухнули стены Иерихона.

Человеческий мозг, в сущности, тот же «прожектор», проецирующий «луч» внимания на мир. Но прожектор этот во все времена был лишен отражателя. Наше внимание секунда за секундой рассеивается, и как, каким образом сфокусировать и упорядочить луч, мы,