Приговорённые к счастью - Сергей Матвиенко Страница 34

Луняне со своих мест потянулись к выходу, и вскоре Бальтазар остался один. Он снова взялся изучать досье Румана, всё глубже погружаясь во тьму чужой души, скользкой и мутной. И через час мог с определённостью сказать лишь то, что ему так и не удалось подобрать к Руману надёжных отмычек. Злобный, хитрый, непредсказуемый, подозрительный и трусливый. Не развит. Не склонен к откровениям, скрытен. Легко врёт другим, легко самообманывается, отчего сам для себя не является надёжным источником – нужны перекрёстные проверки. Из-за эмоциональной тупости почти всегда хладнокровен, но в острых ситуациях теряет голову: по обстоятельствам звереет или пугается, действует наобум, не видя последствий, не замечая преград и ограничений. И что со всем этим прикажете делать?

Спуск с небес на грешную землю (как Бальтазар это сам называл) прошёл без происшествий, разве что разобидевшийся на него бортпроводник не явился попрощаться, тем самым намекнув, что кому-то пора извлечь урок из опозданий на посадку и прочего.

Прозвучал сигнал прибытия. Бальтазар убрал бумаги, закрыл глаза в кресле зала ожидания, через секунду открыл – и уже сидел на пластиковом стульчике в небольшой комнатке. Должно быть, какой-то чулан в космопорте для хранения средств перемещения. Туда доставили капсулу эссентариума с ним внутри и зарядили в андроида. Удобно. Расстарался Альберт, спасибо!

Бальтазар глянул в зеркало напротив – лицо его, но в то же время и типичного землянина. Прекрасно, просто прекрасно! Он осмотрел себя с головы до ног и, в общем-то, остался доволен, всё по местной моде: широкие джинсы, зауженные книзу, невысокие сапоги на толстой мягкой подошве, белая шёлковая рубашка, лёгкая куртка. Не понравились только тёмно-бордовый бархатный плащ, широкополая шляпа со страусиным пером и игрушечный пластиковый меч в ножнах на поясном ремне. Оценив шутку, он сбросил маскарадный наряд на стул. Похлопал себя по карманам – ага, и телефон не забыли положить, в ладошку можно не разговаривать. Невероятно довольный он ещё раз поблагодарил про себя Альберта. Вскочив на ноги, потоптался, помахал руками, повращал туловищем, попрыгал и через минуту, полностью освоившись, твёрдой походкой вышел наружу.

На Землю он ступил настоящей, хоть и пластиковой ногой. В грудине у него вместо сердца пульсировала управляющими командами десятисантиметровая капсула с его живой душой, запечатанной внутри. Кибернетический механизм был отзывчив и послушен его воле. Бальтазар чувствовал его как собственное тело. Это вам не механическую куклу «по проводам» водить.

Оказавшись на улице, Бальтазар всей пластиковой грудью вдохнул свежий воздух. Какая прекрасная и подлинная иллюзия! Будто и не улетал с Луны. Поддавшись сомнению, он поднял голову: оранжевое полуденное солнце в тёмно-синем небе и с желтизной облака. Земля. Роскошный андроид! Видимо, его стоимость показалась несущественной в сравнении с затратами на негласный допрос.

До Института Бальтазар добрался на такси. Твёрдой рукой распахнув тяжёлые двери, он вошёл внутрь огромного округлого вестибюля. Было людно, в основном из-за лунян, прибывших сюда на разнообразных транспортах. Бальтазар ускорил шаг, жалея, что здесь нельзя сразу открыть нужную дверь, за которой его, должно быть, уже ждут. Идя по залу, как ему казалось, с черепашьей скоростью, он по обыкновению стал рассматривать величественное панно, выложенное мелкой, светящейся изнутри мозаикой. Панорама занимала все стены и захватывала куполообразный потолок.

На ней вереницы людей, держа друг друга за руки, выходили из клубящейся тёмно-серой мглы навстречу сияющему свету, ступая по его лучам, как по призрачному мосту, держащему их над бездной. Сцепленные рука к руке поколения. Мгла помещалась от входа в Институт и до середины стены, а лучи били со светлой стороны от турникетов на проходе в институтские помещения. Так сказать, обозначили для посетителей путь от тьмы к свету, из небытия и забытья в наш мир. Вдали во мгле уменьшенные перспективой виднелись мрачные, опечаленные старческие лица, седые бороды и серые жиденькие клоки волос – одни согбенные старики и корявые старухи. По мере приближения к зрителю и турникетам они всё более разгибались и молодели. Озаряемые светом, сами лучились от радости. Полные ликования, приветствовали всех распростёртыми руками. Казалось, сделай они ещё шаг, то сойдут со стены и примутся обниматься с посетителями.

На середине панно пошли ряды юношей и девушек. Свежие, молодые, стройные, они тянули за собой похожих на них родителей, которые, в свою очередь, тянули за руки своих стариков, а те – следующих. Вот одна из девушек подбадривает испуганную мать; там юнец приветливо вглядывается в суровое лицо отца… Молодёжь отворачивается от тьмы и устремляет пылающие взоры к яркому свету, протягивает ему открытые ладони. Кто ближе к свету – указывает на него другим; некоторые, что постарше и поколениями подальше, закрываются от пронзительного сияния, осмеливаясь глядеть лишь украдкой.

Дойдя до конца картины, Бальтазар усмехнулся: а здесь бы не помешал институтский сотрудник в белом халате, охраняющий вход, и ещё в каждую протянутую к нему руку вложить бы по большому тугому мешку, доверху набитому золотом. Хотя потребный мешок в руке не удержишь, да они и весь вид перекроют.

Бальтазар отметился в своём талончике, и тот высветил номер пропуска прибывшего, отобразившийся и на общей панели, потеснив вниз по очереди другие. Провожаемый завистливыми взглядами, он лёгкой походкой миновал повернувшийся перед ним турникет.

Зазвонил телефон – это был Иван Иваныч, младший историк-лаборант Института Времени. Бальтазар поздоровался в трубку и помахал ему – тот как раз спешил по коридору в его сторону. Иван Иваныч в удивлении уставился на машущего ему незнакомца, затем улыбнулся и широко развёл руками, показывая, что сперва не узнал, и, очевидно, выражая восхищение новым обликом Бальтазара. Обычно тот являлся в чём попроще, да и бывал здесь большей частью «по проводам».

Как и положено институтскому сотруднику, Иван Иваныч носил белый лабораторный халат. Историк был широк в кости и к тому же довольно толст, а потому халат тоже был широченный (даже для землянина), да ещё и расстёгнут на пару нижних пуговиц, стеснявших выпирающие телеса.

Они обнялись.

– Рад, очень рад, Бальтазарушка, – хлопая того по плечу, бормотал Иван Иваныч.

Эту ласковую форму обращения он усвоил от Дмитрия и закрепил в своём переводчике, не разобравшись в особенностях использования.

Своё же прозвище он получил от того же Дмитрия давным-давно, когда ещё ходил в аспирантах. Мол, если быстро произнести русское «Иван Иваныч», то выходит похоже на ту тарабарщину, которой Иван Иваныч звался по-настоящему.

Как-то раз Бальтазар решил назвать Ивана Иваныча по-своему, на испанский