Джозеф Финдер - Дьявольская сила Страница 36

Но вот, наконец, я наткнулся на мужчину лет сорока, хорошо одетого, судя по всему — преуспевающего банкира, стоящего у подборки журналов «Повседневная женская одежда» и безразличным взглядом уставившегося на разложенные экземпляры в глянцевитых обложках. Что-то в его глазах подсказало мне, что он глубоко занят своими мыслями. Я подошел поближе, сделав вид, будто рассматриваю обложку последнего номера журнала «Атлантик», и прислушался.

«…Выгнать ее… она собирается поднять это раздолбанное дело… черт знает, каким образом она будет реагировать, она же гребаная мошенница… позовет ли она Глорию и расскажет ей все, черт возьми… что же мне делать, выбора у меня нет, какой же я идиот, что трахал эту секретаршу…» — мелькали его мысли.

Украдкой быстро взглянул на банкира — его мрачное лицо не шелохнулось.

Тут я смог сформулировать ряд, как вы догадываетесь, выводов, или, если хотите, обобщений, касательно того, что произошло и как мне надо поступать.

Первое. Мощный магнитно-резонансный имиджер «сдвинул» мои мозги таким образом, что теперь я обрел способность «слышать» мысли других людей. Правда, не всех, но, видимо, большинства и, пожалуй, наверняка некоторых.

Второе. Я мог «слышать» далеко не все мысли, а лишь те, которые «выражались» с несколько усиленной экспрессией, иначе говоря, я «слышал» лишь мысли, связанные с особой страстью, боязнью, гневом. Кроме того, я мог «слышать» мысли людей, находящихся вблизи от меня — максимум в двух-трех футах.

Третье. Чарльз Росси и его лаборантка не только не удивились этому новому качеству, но и явно ожидали его. Это значит, что они уже применяли магнитно-резонансный имиджер для этих целей еще до моего появления на горизонте.

Четвертое. Проявленная ими неуверенность относительно того, сработал их метод или нет, свидетельствует о том, что и ранее он либо не работал должным образом, или же срабатывал, но крайне редко.

Пятое. Росси твердо не знал, удался ли этот эксперимент на мне. Отсюда следует, что я могу быть относительно спокойным до тех пор, пока не дам понять, что обладаю вновь приобретенным даром.

Шестое. Из этого вытекает, что рано или поздно они все же узнают правду и станут использовать меня для каких-то своих запланированных целей.

Седьмое. По всей видимости, жизнь моя теперь изменится. Больше спокойно и безопасно чувствовать я себя не буду.

Я посмотрел на часы, прикинул, что забрался далековато и заторопился обратно в офис. Через десять минут я входил в вестибюль здания, где находилась моя фирма. До назначенной встречи оставалось несколько минут.

По какой-то необъяснимой причине на ум мне пришло лицо сенатора, которого я видел в программе новостей по телевидению. Сенатор Марк Саттон, доктор наук и полковник в отставке, был застрелен. Теперь я вспомнил: сенатор Саттон занимал пост председателя специального сенатского подкомитета по разведке. А ранее — вроде лет пятнадцать назад? — он являлся заместителем директора Центрального разведывательного управления, затем его назначили на освободившуюся должность в сенате, а спустя два года избрали в тот подкомитет.

И еще…

И еще он входил в круг старинных друзей Хэла Синклера. Они жили вместе в студенческом общежитии еще в Принстонском университете, да и в ЦРУ пошли работать вместе.

Таким образом, уже трое ветеранов ЦРУ погибли за последнее время: Хэл Синклер и два его близких наперсника.

По-моему, случайности могут быть где угодно, но только не в разведке.

Я позвонил по переговорнику Дарлен и попросил принести что-нибудь перекусить.

Вошел Мел Корнстейн, одетый в костюм от Армани, который вовсе не походил на костюм, сшитый на заказ, да к тому же еще плохо скрывал его полноту. Серебристый галстук Мел украсил блестящей желтой заколкой в виде полумесяца, казавшейся яйцом.

— Где этот олух? — с ходу вопросил он, протягивая мне пухлую руку и оглядывая кругом комнату.

— Фрэнк О'Лири придет сюда минут через пятнадцать. Пригласил вас пораньше, чтобы кое-что предварительно обсудить.

Фрэнк О'Лири был изобретателем «Спейс-Тайм», той самой компьютерной игры, которая являлась явной компиляцией удивительной игры «Спейстрон» Мела Корнстейна. Он и его адвокат Брюс Кантор согласились явиться на переговоры и выработать первоначальный вариант соглашения. Обычно такой шаг означал, что ответчики по иску поняли, что им лучше мирно все уладить, ибо если дело дойдет до суда, то они потеряют больше. Сутяжное дело, любят повторять юристы, — нечто вроде машины, в которую входишь как свинья, а выходишь в виде сосисок. Но они, конечно, могли явиться и просто из вежливости, хотя адвокаты к таким любезностям и не склонны. Вполне возможно также, что О'Лири и его адвокат захотели продемонстрировать свои бойцовские качества и уверенность и попугать нас немного.

Я же в тот день, как нарочно, чувствовал себя неважно. По сути дела — хоть боль в голове почти прошла, — я едва мог нормально соображать, и даже Мел Корнстейн подметил мое угнетенное состояние.

— Вы слышите меня, адвокат, или нет? — спросил он раздраженно, когда я потерял нить его рассуждений.

— Конечно же, слушаю, Мел, — ответил я, пытаясь сосредоточиться, а сам сделал из этого еще один вывод: если мне не нужно узнавать мысли другого человека, я могу их и не слышать. Это я обнаружил, сидя подле Корнстейна: меня совсем не одолевал голос его мыслей во время нашей беседы, которая носила весьма бурный характер. Я мог услышать его, как обычно, но если «хотел» услышать, что он думает, я легко мог это сделать, настроившись на его мысли и проникнув в них.

Точно описать, как это у меня получалось, я не могу, но этот процесс похож на то, как мать выделяет голос своего ребенка, плачущего среди дюжины других голосящих детей. Его можно сравнить также с гулом голосов во время приема, когда при желании можно различать отдельные голоса. Или еще понятнее сравнить этот процесс с разговором по радиотелефону, когда слышны отголоски переговоров других людей, накладывающиеея на ваши разговоры, и если вы станете внимательно прислушиваться, то все ясно услышите и поймете.

Вот и я стал прислушиваться к голосу мыслей Корнстейна, то усиливающемуся от обиды, то пропадающему от отчаяния, пока, наконец, не понял, что могу по своему желанию слышать лишь его речь.

Когда появились О'Лири и Кантор, источая любезность, я выбрал нужную дистанцию, постаравшись сесть поближе к ним.

О'Лири — высокий, рыжеволосый, очкастый мужчина лет тридцати — и Кантор — маленький, плотный, агрессивный юрист в возрасте около пятидесяти — расположились у меня в офисе как у себя дома и бесцеремонно плюхнулись в мягкие кресла, будто мы были старинными закадычными друзьями.