Эдуард Фит - Миссия вторжения Страница 36

Потом они начнут отрезать пальцы на руках самому Мише. По одному в день, с использованием самых современных хирургических методов, чтобы предотвратить смерть от болевого шока или кровотечения. Михаил, таким образом, будет оставаться в сознании и не умрет, хотя с каждым днем от него будет оставаться все меньше и меньше. На одиннадцатый, двенадцатый и тринадцатый день они отрежут ему уши и язык. По словам толстогубого, программа подобного «деликатного» хирургического вмешательства была рассчитана на полмесяца.

— На четырнадцатый день, — заверил толстогубый, — мы выколем ему глаза, на пятнадцатый — кастрируем зазубренной пилой, свяжем руки и ноги и так бросим — еще живого. Понимаешь?

Наташа содрогнулась, жутко побледнела, а потом почувствовала, что теряет сознание. Собеседник продолжал просвещать ее. Каждый день, ампутируя у Михаила ту или иную часть, тот или иной орган, его палачи будут говорить ему, что отпустят его, не причинив никакого дальнейшего вреда, если только его сестра согласится дать необходимые показания. Потом губастый попросил Василь-кову кивнуть, если она согласна сотрудничать. Она снова кивнула без малейшего колебания и совершенно искренне. Да, она согласна сотрудничать. Конечно. Безусловно. Тогда губастый подошел к ней сзади и с силой ударил по шее ребром ладони. Перед глазами Наташи вспыхнули яркие фиолетовые искры. Обмякнув, она почувствовала, что падает куда-то вместе с креслом, но сознание покинуло ее еще до того, как она ударилась головой о паркетный пол.

На протяжении, наверное, минут пятнадцати ей мерещились отрезанные пальцы и гениталии, тщательно упакованные в прозрачную оболочку. Были в ее видениях и блестящие глаза бандита, в которых Наташа видела искаженное беззвучным криком лицо Миши с вырванными кровоточащими ноздрями.

Когда Василькова пришла в себя, она снова сидела, свесившись вперед, на кресле, которое кто-то поставил вертикально. Очевидно, один из двух бандитов в последний момент сжалился над ней. Запястья ее были прикручены к подлокотникам таким образом, что, приложив определенные усилия, она могла бы освободить руки.

Менее чем через десять минут усилий женщине удалось выдернуть правую руку и размотать клейкую ленту с левой. С помощью собственных маникюрных ножниц она перерезала ленту, обмотанную вокруг головы. Отделив кусок ленты, залепившей рот, она с удивлением обнаружила, что почти не повредила кожу.

Едва освободившись и вернув себе способность говорить, Наташа бросилась к телефону, но замерла на месте с трубкой в руке, так и не набрав номер. Она просто знала, что в ее положении звонить кому-нибудь было совершенно бесполезно. Свидетелей и их родственников в России никто защищать не будет. Поэтому, слегка поколебавшись, Василькова опустила трубку на рычаг.

Это было почти полгода назад. В то солнечное майское утро тогде еще заместитель Максимова по научной работе Казарян вызвал к себе старшего инженера Доленко.

— Ты знаешь, где живет Максимов? — спросил Казарян вместо приветствия.

— Знаю.

— Он заболел и сейчас находится дома. Я попрошу тебя съездить к нему и подписать вот этот контракт, — сказал Казарян, кладя на стол перед Доленко папку с бумагами. Ты принимал участие в составлении контракта и, если возникнут вопросы, сможешь дать необходимые пояснения.

— Сделаю, Станислав Арташесович. Не беспокойтесь.

— Ну вот и отлично. Поедешь прямо сейчас. Он ждет.

Через полчаса Доленко подъехал к дому, где жил Максимов, вылез из машины, поднялся на восьмой этаж и позвонил в дверь. Он не успел позвонить вторично, дверь открылась и его словно ударило током.

Перед ним стояла красивая женщина. Высокая, загорелая, в сиянии пышных волос цвета полированной бронзы, она смотрела на него огромными, синими, как незабудки, глазами. Доленко всего обдало жаром, голова пошла кругом. Во рту пересохло, горло сдавило, а сердце рванулось в галоп. Замерев на месте, он стоял в полутьме и смотрел на нее.

— Вы к Александру Васильевичу?

Ее вопрос вывел Доленко из столбняка.

— Да.

— Он ждет вас. Заходите.

У нее был низкий, чуть хрипловатый голос, который удивительно сочетался с ее фигурой и выражением глаз. Она взяла у него куртку и повесила в шкаф, проводила в гостиную, где в кресле сидел ее муж и смотрел телевизор. Максимов поздоровался, пригласил инженера присесть. Взял контракт и принялся изучать, делая в нем пометки.

Красавица, открывшая дверь, скользнула по гостю магическим взглядом своих незабудковых глаз и, улыбнувшись ничего не значащей улыбкой, проплыла мимо него и исчезла на кухне. Доленко, как завороженный, смотрел ей вслед. Когда она снова вошла в комнату, толкая перед собой столик с кофе и плавно покачивая бедрами, она казалась ему такой желанной, как ни одна женщина на свете.

Максимов, оторвавшись от контракта и увидев ее, небрежно обронил:

— Моя жена Маша.

По-прежнему глядя на нее со скучающей миной на лице, он продолжал:

— Контракт придется переделать. Цены на поставляемую «Центром» изотопную продукцию надо увеличить. Сейчас на рынке сложилась очень благоприятная конъюнктура. Этим надо воспользоваться. Переделайте бумаги по моим замечаниям, и я их подпишу. Договорились?

Для Доленко теперь стало самым главным не это: он безумно хотел встретиться еще раз с Машей. А взяв контракт для редактирования, он получал законный предлог для нового визита к Максимову.

— Сделаем как вы хотите, Александр Васильевич, — сказал Доленко. — На переделку контракта потребуется две недели. Я буду приезжать к вам для согласования деталей. Вас это устроит?

— Ну конечно. Приезжайте в любое время.

Всю дорогу домой эта женщина не выходила у Доленко из головы. Он думал о ней весь вечер, и утром, еще в полудреме, он по-прежнему воображал себя с нею.

Следующие две недели жизнь Доленко была посвящена переделке контракта. Три раза в неделю ровно в девять он звонил в дверь двадцать девятой квартиры. Часа полтора обсуждал с директором накопившиеся вопросы, потом Маша угощала его чашечкой кофе на дорогу. Все остальное превратилось в скучную обязанность, от которой он хотел отделаться как можно быстрее.

Беседовали они мало. Но за эти несколько встреч Доленко влюбился в Машу Кириллову до такой степени, что ему стоило огромных усилий не выказывать свои чувства. Никаких признаков поощрения с ее стороны он не замечал. Она обращалась с ним как с другом, общество которого ей приятно, и не более того. Но Анатолий Александрович был уверен, что при малейшем поощрении с ее стороны он не сможет удержать себя в руках.