Проблема 28 - Данил Владимирович Харин Страница 39

– Но потом ты перестал удивляться? – спросил Завьялов, не до конца уверенный, что в этот раз ухватил всю мысль собеседника.

– А ты знаешь, что девушки склонны выбирать себе мужчин, похожих на отцов? – вопросом на вопрос ответил Альберт.

– Я слышал об этом, – раздумчиво произнес полковник, – но, если честно, не думаю, что это какая-то большая правда.

– Может и нет, – поморщился Альберт, – но все же… Если предположить на секунду. Мы ведь с тобой обсуждаем вероятность. Так вот, если это хотя бы отчасти так, скажи мне, не был ли ты сам таким? Не сейчас, нет. Сейчас она тебя уже не знает. Да и не так это важно, наверное. Ведь она уже сформировалась. Важно то, каким ты был тогда. Когда она видела тебя каждый день. Когда видела, как ты относишься к ее матери. Так что скажешь, Константин Федорович, не выпрашивал ли ты любви у своей бывшей жены?

– В какой-то момент, почти наверняка, – после недолгого раздумья тихо проговорил полковник, с удовлетворением отмечая, что провокационный вопрос вызвал не гнев, а скорее смирение. Никаких стальных шариков в висках.

– Вот тебе и ответ, – Альберт мимолетно коснулся кончика носа указательным пальцем.

– Вот так просто? – спросил Завьялов, продолжая погружаться в воспоминания о своем собственном браке.

– Часто самые очевидные ответы и есть верные, – хмыкнул агент.

Сознание Завьялова в этот момент, рыскало по подвалам его памяти, как археолог с самодельным факелом. Только вот комнаты подвала оставались слишком темными, чтобы слабый свет факела мог помочь ему толком разглядеть хоть что-то. И Завьялов глубоко неожиданно для самого себя признался в этом молодому человеку стоявшему рядом с ним:

– Ты знаешь, я с трудом могу вспомнить то время. И того себя… Не знаю как объяснить.

– О, – неожиданно тепло улыбнулся Альберт, – я понимаю, о чем ты говоришь. Очень хорошо понимаю.

– Серьезно? – удивился Завьялов.

– Абсолютно, – улыбка агента стала немного печальной, а голос наполнился мягкостью. Такого Альберта полковнику слышать еще не приходилось, – Я вот совсем не помню того парня, который поступил на службу в молодое, но такое могущественное агентство. Сколько прошло?

– Одиннадцать лет, – хмыкнул Завьлов.

– Ну да… Я помню, что был кто-то, кто отдал этому всю свою юность и молодость. Помню, что ему это отчего-то нравилось. Помню, что он был хорош в своем деле. Но даже этим воспоминаниям я не очень доверяю. Они словно спрятаны от меня за матовым стеклом, – Альберт похлопал ладонью по металлу ограждения, – Но вот чего я совсем не помню, так это того, кем был этот парень. Чего он хотел, чему радовался, чего боялся.

– Все правильно, – непроизвольно покивал Завьялов.

– Потому что однажды, – не стал прерываться Альберт, – в аккуратной постели, в квадратной комнате на втором этаже тренировочного центра АТБ, проснулся совсем новый человек. И он был совсем не знаком с тем, который уснул там за восемь часов до этого. Я не знаю, почему так произошло. А, может, и не хочу знать. Я увидел все по-другому. Как будто… Даже не знаю, полковник. Как будто я вдруг увидел самую суть вещей.

– А может, не увидел, – проговорил Завьялов, окунаясь в воспоминания о собственных одиноких вечерах в стерильно-чистой квартире на углу пятой улицы и Снежного проспекта спрятанного от всего мира Наногорода, – Может ты просто забыл о том, что раньше не видел ее. Мне теперь кажется, что видеть суть вещей естественно.

– Вот именно, – Альберт радостно ткнул указательным пальцем в сторону собеседника, – Именно. Ты просто умница, полковник.

– Да уж… – во вздохе полковника не была ни капли веры в услышанные слова, – получается, ты стал другим, но тут же забыл каким же именно ты был.

– Может и не тут же, – протянул Альберт, – но забыл. Это уж точно. Совсем забыл.

– Вот и я забыл, – пожал плечами полковник, – Забыл, каким был мужем. Забыл, каким был отцом.

– Да… – вздохнул агент и снова отвернулся к воде.

– Может все не так и плохо? – полковник вздохнул вслед за Альбертом, – я про поездки в Европу и кино по вечерам. Может, так и должно быть? Даже если он немного инфантилен, может он, все-таки, не из этих твоих «развалившихся цифровых личностей»?

– Может и так, – Альберт дернул плечом.

– В конце концов, счастливый брак – не самое главное, – полковник свободной рукой оттолкнулся от перил и встал прямо.

– Это правда, – прикрыл глаза его собеседник.

– Я испугался, что у нее проблемы с алкоголем, представляешь!? – признался Завьялов и протянул Альберту папку, которую держал в руке.

– Не переживай, Константин Федорович! – агент взял папку, открыл и начал просматривать документы в свете уличного фонаря, – бывает, иногда, она увлекается. Когда тоска особенно навязчива. Бутылка или даже полторы за вечер. Потом, на следующий день у нее болит голова и пробежка, даже сокращенная почти вполовину, дается ей с трудом. Но так бывает редко. Очень, очень редко…

– Ладно… – мотнул головой Завьялов, – ты меня успокоил. Правда. Значит все не так плохо, как я себе нафантазировал.

– Не так плохо, – поддержал его легкой улыбкой Альберт, – она умница.

– Да, – Завьялов тоже не смог удержаться от улыбки, – она умница, это верно. Она большая умница. Она думает, что люди стали счастливее. Говорит, что это, возможно, из-за того, что все стали намного обеспеченнее.

– Не знаю, полковник, – Альберт постучал ладонью по шершавой поверхности ограды, – Россия разбогатела, это верно. Но мне иногда кажется, что преступная гордыня этого народа просто сбежала из его кошельков. И это, наверное, неплохо. Только вот эта гордыня, она не исчезла. Она нашла какое-то новое пристанище. Или ищет. Это что-то новое. В масштабах целой нации. И я пока не могу понять, толи это духовный расцвет, толи формирование нового уродства.

– А мне это столичное благополучие, – поморщился полковник, вспоминая свои переживания в торговом центре, – оно кажется мне таким непрочным, неукорененным, что ли… Если ты понимаешь, о чем я.

– Я понимаю, о чем ты, – подтвердил Альберт, поднимая руку, чтобы смахнуть воображаемую крошку с кончика носа, – Я думаю, это все потому, что мы по-прежнему боимся. Боимся бросить вызов самим себе. Боимся открыться миру и измениться по-настоящему. Уверен, что в глубине души мы все не верим, что заслужили этого. Не верим, по привычке, что это продлится долго. Слишком много горького опыта слишком крутых перемен мы видели за последние несколько