Всеволод Глуховцев - Пурпурный занавес Страница 40

Глухаревский хмыкнул. Видно, это была та картина, коей он и добивался. Он обеими руками ухватил грудь дамочки, принялся грубовато ласкать, сжимая, разминая, сдавливая… Потом крепко взялся пальцами за соски, стал их тянуть и выкручивать. Это было, наверно, больно, женщина сдержанно постанывала, тело ее вздрагивало, как от судорог.

Но настоящая пытка ждала впереди.

Истязатель выпрямился. В руке снова блеснула игла.

Гордеев понял, что сейчас будет. Он сам чуть не застонал от похоти.

Глухаревский левой рукой стиснул левую же грудь пленницы, а правой – резко вогнал иглу в сосок.

Крик несчастной потряс пространство – Николаю показалось, что субмарину качнуло на воде.

– Тихо, тихо… Все хорошо…

Бормотание Глухаревского было почти невнятным, захлебывающимся. Губы подергивались. Но руки все те же, цепкие, хваткие. Они уверенно взялись за вторую грудь и…

Еще один вопль! Женщина извернулась под своим мучителем, тот чуть не слетел с кровати. Николаю аж стало жалко эту несчастную бабу, которую так истязают – но это ничуть не сбило его возбуждения, он почти дрожал, и сильно тянуло снизу – вот-вот, и кончишь прямо в штаны.

Писатель как будто чувствовал то же самое. Он неистово спешил. Николай и моргнуть не успел, как тот уже вошёл в партнершу и заработал вовсю, так что кровать под ними заходила ходуном.

Бицепсы и дельты Глухаревского вздулись, натянули кожу. Женщина под ним застонала протяжным, плачущим стоном. Фантаст задвигал тазом резче, быстрее, стоны перешли во вскрикивания…

И вот тогда Глухаревский сильным и внезапным движением обхватил партнершу и прижал ее к себе.

Вновь жуткий крик. Николай сам почти ощутил, как иглы терзают тело женщины. А Глухаревский впился губами в ее губы, жадно, страстно целуя, почти как влюбленный. Крики перешли в стоны – боль и сладость одновременно, лицо писателя исказилось, угол рта повело в сторону, мышцы рук напряглись еще сильней…

…Николай не помнил, как выбрался из этой камеры пыток. Весь мокрый от пота, грудь вздымается, словно пробежал марафон. Потрясение оказалось чересчур сильным. Он словно был поочередно на месте обоих участников садомазохистского действа. Нет, такие игры не для него!

И все же, не зря он почувствовал ажитацию от вида сексуальных пыток. Есть, присутствует и в нем нечто темное, низменное, первобытное… То, что не изжито веками цивилизованного существования человека. Вот это-то и пугало больше всего.

Прыгнул в лодку и изо всех сил погреб к берегу.

Достигнув пляжа с белым песком, принялся метаться по побережью. Ну где, где же этот чертов дирижабль?! Домой, в свой мир, хочу поскорее вернуться!..

Появился, только не яйцевидный дирижабль, а старый друг воздушный шар. Здравствуй, родимый! Заждался я тебя…

17

– Н-ну, относительно Леонтьева трудно сказать что-либо определенное… – признался Пинский, – он – единственный из их группы, кто не обращался ко мне по поводу каких-то проблем. Конечно, это не значит, что их у него нет. За свою практику я убедился: то, что мы называем психическими отклонениями и расстройствами – слабыми или серьезными – присуще едва не каждому второму, а возможно и всем. Ибо что такое норма? Понятие это расплывчатое, а ныне и вовсе пересматривается. И я, как психолог, с этим согласен.

– Есть мнение, я вычитал в одной из ваших книг, – поддержал Николай, – что, возможно, нормальны как раз таки те, кого общество относит к числу душевнобольных. А у большинства «нормальных» восприятие мира искажено в силу разных там стереотипов.

– Совершенно верно! Современный человек уже давно забыл свою подлинную сущность, весь покрылся психологическим панцирем, и старается ни при каких условиях не снимать свои социальные маски. Ты – это не ты, а твоя личина… Есть Я, а есть Персона.

– У наших писателей множество Персон, – заметил Николай.

– Правильно! На то они и писатели. Ведь им приходится создавать миры и населять их персонажами. Какую-то часть своей души они вкладывают в описание героев и сюжетных линий, наделяют их своими чертами и сами перенимают их свойства… Вживаются во множество ролей, образов – чтобы лучше, правдоподобнее описать это в своих произведениях. По сути, они все одержимы бесами собственного воображения.

Гордеев хмыкнул:

– Тогда, получается, актёры должны быть в ещё большей степени психи.

– Невротики или психопаты – да, вполне, – согласился врач. – Собственно, вообще любая творческая личность…

– А из наших фигурантов кто более всего ушёл от нормы? Ягодкин?..

Аналитик сделал неопределённое лицо.

– Пожалуй, да, но это вовсе не значит, что он маньяк. Перверсии есть у них у всех, и какая именно может довести человека до цугундера… Леонтьеву, кстати, свойственна подсознательная эфебофилия, – неожиданно добавил он.

– Гомосексуальное влечение к юношам и подросткам, – тут же процитировал на память Гордеев, – в подсознании он совершал акт педикации – полового сношения через задний проход. Но ведь это не говорит о том, что и в жизни он – педик, верно?

– Абсолютно верно, – согласился Пинский, – как и в случае с Глухаревским. Тот вовсе не является садомазохистом въяве, скорее – скрытый последователь маркиза де Сада. К слову сказать, если Леонтьев выглядит самым образцовым – прекрасный семьянин, без вредных привычек, спокоен, рассудителен, то Глухаревский немного странная личность. Несколько раз был женат, но, не прожив и пару лет в браке, разводился. Живет с пожилой матерью, хотя, насколько мне известно, у него имеется еще одна квартира. Холодный, замкнутый товарищ. Со всеми приветлив, но не более того. Вот уж у кого постоянная и непробиваемая маска!

– И мне он показался каким-то отчужденным, себе на уме, – признался Николай, – но такое ощущение… будто под толщей льда полыхает термоядерный реактор.

– Замечательная метафора! – смеясь, воскликнул аналитик. – Лучшего сравнения и не придумаешь. Так что, как сам понимаешь, Глухаревского сбрасывать со счетов никак нельзя.

– Согласен, – Гордеев кивнул. – Признаки серьёзные: садистские наклонности, скрытность, неудачи в супружествах… Да и физически он подходит – силен как бык, натренирован. С эффектом неожиданности вполне может замочить любого.

– Гм, – Пинский потер кончик носа, – не будем спешить с окончательными выводами. Аргументы достаточно убедительны, но… На мой взгляд, наибольшее подозрение вызывают трое: Ягодкин, Шарапов и Глухаревский. Но и Баркова с Леонтьевым не следует обделять вниманием. Барков, кстати, в молодости усиленно занимался восточными единоборствами, так что тоже может врезать – мало не покажется… Ну, а касательно богатства внутреннего мира, то ты сам видел. Все пятеро прямо-таки мифотворцы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});